Джалал ад-Дин Руми

«Клянусь Аллахом, я никогда не питал никакой любви к поэзии и в моих глазах нет худшего занятия, чем она». Руми, Фихи ма фихи § 16 Руми — один из литературных псевдонимов величайшего иранского поэта-мистика Джалаладина Мухаммада. Это прозвание по месту жительства, оно означает "Румский" (из Рума), поскольку большую часть жизни поэт провел в Руме в Малой Азии. Его поэтическое творчество и философско-религиозные взгляды оставили глубокий, разительный след в литературе и системе взглядов народов Ближнего и Среднего Востока. Уже при жизни он стал легендой и провозглашен святым, которого как глубоко и искренне превозносили и чтили, так же и столь же яростно порицали и опровергали. Родиной поэта был Балх, ныне не очень приметный городок на севере современного Афганистана. Но в те далекие годы – это крупнейший и процветающий город, перекресток караванных путей, ведших из Китая и Индии на север и запад, и из Мавераннахра, Ирана и стран арабского мира – на восток и юг. Незадолго перед тем этот важнейший торговый и политический центр восточного Хорасана вошел в состав обширной империи могущественного, полного честолюбивых амбиций Хорезмшаха Ала ад-дина Мухаммада (правил 1200–1220 г.г.).Отец будущего поэта Мухаммад б. Хусайн ал-Хатиби ал-Балхи (1148–1231 г.г.), носивший почетное прозвание Султан ал-улама («Глава религиозных авторитетов») и более известный как Баха ад-дин Валад, принадлежал к высокочтимому в тогдашнем обществе элитарному кругу признанных знатоков мусульманского богословия, Корана и преданий о пророке Мухаммаде. Своими страстными публичными выступлениями он снискал себе славу популярного проповедника. Вместе с тем, он не скрывал своих симпатий к суфизму – мусульманскому мистицизму и разделял идеи мистика-интеллектуала Ахмада ал-Газзали (ум. в 1126 г.), чьим духовным последователем он себя считал, а также взгляды своего современника мистика-практика Наджм ад-дина Кубра (ум. в 1220 г.). Словом, основательные и обширные познания в богословии и теологии, ученость по меркам того времени создали ему широкую репутацию религиозного наставника и учителя, публичные проповеди которого собирали многочисленную аудиторию, и содействовали росту его авторитета. Впоследствии он объединил все свои проповеди в сборнике, названном ал-Ма‘ариф («Познания»). Этот сборник, а точнее, разработка им концепций господствовавшего в то время религиозного мировоззрения – ислама, в сочетании с изложением положений суфийской доктрины о возможности познания единосущного бытия, т.е. Бога, оказали непосредственное влияние на становление взглядов его сына Джалал ад-дина, неоднократно штудировавшего труд отца.Судя по немногим, но достаточно прозрачным намекам, встречающимся в этом сборнике, между Баха ад-дином Валадом и суровым богословом-схоластом, лауреатом многих диспутов по вопросам веры при дворе Хорезм-шахов – Фахр ад-дином Рази (1149–1210 г.г.) возникли разногласия, в конце концов, приведшие ко взаимной нетерпимости и вражде. Шах и его двор поддержали Рази, поскольку ряд проповедей Баха ад-дина были выдержаны в духе порицания конкретных действий Хорезмшаха и ему присных. Враждебность влиятельного при дворе религиозного деятеля таила в себе немалую опасность: известна была зловещая роль, которую сыграл Фахр ад-дин Рази в трагической судьбе мистика Маджд ад-дина Багдади, утопленного по приказу Хорезмшаха в Амударье в 1209 г. по обвинению в вероотступничестве и ереси. Видимо, мысль покинуть родину окрепла у него давно, но осуществить свое намерение он смог уже после смерти упомянутого Рази. Будучи известным проповедником и богословом, Баха ад-дин нередко оставлял Балх, посещая крупные города и небольшие селения в Мавераннахре и на Памире. Последний раз он выезжал в Самарканд в 1212 или 1213 г. Разрыв отношений между Хорезмшахом и багдадским халифом, поднявшаяся в государстве волна гонений против сторонников последнего в связи с подготовкой похода на Багдад, лишний раз укрепили Баха ад-дина в задуманном и побудили его под благовидным предлогом паломничества оставить навсегда родные места. Точная дата отъезда из Балха нам неизвестна. Предположительно, Баха ад-дин с семьей в сопровождении 40 учеников и последователей выехал между 1214 и 1216 гг., поскольку точно известно, что в 1217 г. он уже находился в Руме (Малая Азия), где обосновался в г. Малатья, – одном из городов государства Сельджукидов Рума. В это время Джалал ад-дину шел одиннадцатый год от роду. Политическая карта Малой Азии того периода была весьма пестрой. В центре ее сложился Румский султанат Сельджукидов (1077–1307 г. г.) со столицей в г. Конья (древний Икониум). Это было наиболее мощное государственное образование в регионе, достигшее пика своего расцвета в правление Ала ад-дина Кайкубада I (1219–1236 г. г.) и Гиййас ад-дина Кайхусрова II (1236–1245 г.г.). Именно этот, находившийся далеко на западе, султанат представлялся землей обетованной и страной, где царят процветание и покой, достаток и порядок тем многочисленным беженцам, что устремились туда в надежде обрести спасение от насилий степных opд, ведомых Чингисханом. В городах султаната нашли приют и осели многие сотни и тысячи ремесленников, деятелей культуры и науки, бежавшие из Мавераннахра и Ирана. Но спокойствие, которое, казалось, царило в этом районе мусульманского мира, было обманчивым. Дело в том, что политико-экономический фундамент Румского султаната состоял из двух структур – кочевых племен, располагавшихся на периферии, и военно-ленной системы, господствовавшей в земледельческих районах и городах страны. Именно эти структуры определяли те противоречия, которые возникали в процессе феодализации страны. Племена находились на различных стадиях перехода к оседлости и ослабления родоплеменных связей. Поэтому становление среди них феодальных отношений протекало далеко не безболезненно. Настойчивые попытки центральных властей поставить под свой контроль социальные процессы, происходившие в этой общественной структуре, не привели к осязаемому успеху, поскольку кочевая вольница контролю не поддалась. Военно-ленная структура, доставшаяся в наследство от государства Великих Сельджуков, охватывала круги феодальной знати, объединившейся вокруг династии, оседлое (часто иноверческое) крестьянство и города с их ремесленным производством и торговлей. Противоречия между различными общественными структурами со всей наглядностью проявились в широком, разномастном по своему социальному составу восстании Баба Исхака (1239 г.), до основания потрясшем весь султанат. Едва власти успели подавить эту яростную вспышку народного гнева, как далекие прежде татаро – монголы появились на границах Румского султаната. В битве при Кёседаге (1243 г.) они наголову разбили сельджукские войска, султанат потерял самостоятельность, признав свой вассалитет. Спустя три месяца татаро-монгольские отряды ушли в Иран, опустошив Рум, разрушив многие города и крепости этой страны, истребив и угнав в плен десятки тысяч жителей. В стране начался период длительных междоусобиц и в 1307 г. султанат прекратил существование. Многие из этих событий, так или иначе, отразились на жизни Джалал ад-дина. Вскоре после приезда в Рум семья Баха ад-дина переселилась из г.Малатья в г. Сивас (1219 г.), затем в Акшехир, где они провели немногим более трех лет, после чего, видимо, в 1222 г. переехали в г. Ларенда (ныне Караман), где оставались около семи лет. В этом городе умерла мать Джалал ад-дина Мумине-Хатун, здесь же он в 1225 г. женился на Джаухар-Хатун – дочери Шараф ад-дина Лала Самарканди, и здесь же год спустя родился его первенец Султан-Велед, который впоследствии напишет поэму «Валад-наме» («Книга о Валаде») – стихотворную биографию деда и отца, и бережно, по крупицам соберет наставления, сентенции и изречения Джалал ад-дина, назвав их «Фихи ма фихи» («В нем то, что в нем»). Жизнь в Ларенде текла ровно и размеренно, как вдруг снова перемена мест – к Баха ад-дину прибыл личный посланец правителя Румского султаната Ала ад-дина Кайкубада I с предложением занять почетный и престижный пост руководителя одного из самых популярных медресе (высшего конфессионального училища) в г. Конья. Баха ад-дин недолго раздумывал: он принял это лестное приглашение. В 1228 г. он переехал в г. Конья и умер там 23 февраля 1231 г. Город Конья, который согласно арабской легенде, был местом захоронения праха древнегреческого философа Платона, ко времени приезда Джалал ад-дина уже более ста лет была столицей султаната. В городе только что был возведен новый, отличавшийся пышностью и великолепием дворец султана, отстроена новая цитадель. В 1220 г. Кайкубад завершил строительство центральной пятничной мечети, начатое еще его предшественником Кайкаусом I. Слава о благоустроенных и богатых медресе привлекала студентов из Египта, Сирии и Ирака. Словом, культурная и религиозная жизнь в столице била ключом.После смерти отца двадцатичетырехлетний Джалал ад-дин занял его пост в медресе и, тем самым, сразу же вошел в элитарный круг местных религиозных авторитетов. Однако по представлениям того времени, он был слишком молод, чтобы читать проповеди в кафедральной мечети по пятницам, обучать детей местной знати и богатых горожан основам богословия, религиозного права и толковать Коран. Мы не располагаем сведениями об объеме и систематичности образования, полученного Джадал ад-дином к этому времени. Скорее всего, в связи с частыми переездами его воспитанием и образованием занимался непосредственно его отец, чью книгу «ал-Ма‘ариф» он штудировал неоднократно от первой до последней страницы. В г. Конья вокруг него собрались все наиболее влиятельные и известные ученые и последователи его покойного отца, чтобы поддержать словом и делом сына своего учителя. В 1232 г. приезжает из Термеза соратник отца и член мистического братства Кубравийа Сайид Бурхан ад-дин Мухаккик и целиком посвящает себя духовному воспитанию Джалал ад-дина, который был его учеником-муридом около девяти лет. Он посвятил его в сокровенные тайны мистического «Пути», раскрыл ему сущность концепций, доктрин и положений суфизма, основанных на идее постижения скрытого от непосвященных знания через собственный психологический опыт. Видимо, в этот период Джалал ад-дин встретил весьма прохладно откровения Сайида Бурхан ад-дина, поскольку его больше привлекала мысль получить полное и систематическое религиозное образование, которое обеспечило бы ему материальный достаток и твердое положение в конийском обществе. С этой целью он отправился в Сирию, где в Алеппо и Дамаске – центрах мусульманской учености и религиозного знания провел в общей сложности около семи лет. По возвращении в г. Конья он застал там на престоле Гиййас ад-дина Кайхусрау II, сменившего Кайкубада I, который подтвердил его право руководить медресе и преподавать в нем.Последующие пять лет (1240–1244 г.г.) жизнь Джалал ад-дина текла ровно, без срывов, по, как казалось, раз и навсегда заведенному порядку. Он был обеспечен и устроен, имел дом и семью, читал лекции в медресе, солидные и добропорядочные проповеди в соборной мечети. Его часто можно было видеть на улицах г.Конья, когда он степенно шел пешком или ехал, восседая на муле, в почтительном окружении учеников и студентов; он был обычно одет в традиционную одежду знатока мусульманского вероучения – широкую и просторную мантию, а на голове носил тюрбан внушительных размеров. Впоследствии он едко и зло высмеивал эту категорию тогдашнего общества, но это будет потом. В эти же годы он как будто бы не слышал грозных раскатов социальных и политических бурь, промчавшихся над его страной. Он не слышал ни требований социальной справедливости восставших под руководством Баба Исхака, ни топота копыт монгольской конницы, ни плача угоняемых в рабство компатриотов. Все как будто бы прошло мимо, не затронув его. Видимо, это так и случилось, поскольку ни в его собственных произведениях, ни в поэмах его сына не встречается ни единого намека на трагические события, свидетелем которых он был. Любопытно, что на это обстоятельство обратили внимание более поздние биографы Джалал ад-дина и поспешили заполнить это белое пятно в его биографии легендами о том, как мистическая сила Джалал ад-дина помогает людям в их борьбе с монголами. Его вполне удовлетворяла уже предопределенная престижная по тем временам карьера популярного и преуспевающего религиозного деятеля, выносящего авторитетные суждения по вопросам веры и священного шариата, окруженного вниманием общества.Уже не раз и не два приходили ему в голову мысли написать свой комментарий к Корану или же начать кропотливую работу над собственным сборником изречений Пророка, снабдив их всесторонними пояснениями, или же отобрать свои лучшие проповеди, написанные элегантной прозой и этикетные по безупречному стилю. Но, видимо, самой невероятной показалась бы ему мысль о том, что он станет поэтом. Как Джалал ад-дин сам откровенно говорит в одной из записанных бесед, отмечая, что поэтическое занятие не пользовалось никаким уважением среди кругов духовенства в его родном Хорасане и «...я, пребывая в состоянии столь всепоглощающей любви, что, когда друзья <т.е. хорасанцы – О.А.> приходили ко мне, я в страхе, что они могут помешать мне, творил и читал стихи, дабы этим увлечь их. А иначе для чего нужна была бы мне поэзия? Клянусь Аллахом, я никогда не питал никакой любви к поэзии и в моих глазах нет худшего занятия, чем она. <Но сейчас> она стала обязанностью, возложенной <свыше> на меня...».И вдруг все неожиданно изменилось. Наступил перелом, вызванный духовным взрывом, резкий перелом, напоминавший его окружению душевное заболевание. Джалал ад-дин, степенный проповедник и мэтр мусульманской учености, исчез. Встреча с бродячим суфием-проповедником Шамс ад-дином Мухаммадом Табризи всколыхнула его душу, перевернула все его существо. Радость от общения с ним, любовь к нему искренняя и чистая, охватившая Джалал ад-дина, сделали его другим человеком раскрыли в нем подспудно дремавшие и никому до тех пор неведомые чувства и страсти, о которых никто, включая и самого Джалал ад-дина, и не предполагал. Он признал Шамса Табризи своим духовным наставником, стал его послушником и учеником: мир без Шамса для него не существовал, он сам стал его частью.В личности Шамс ад-дина Табризи, тогда уже немолодого 60-летнего человека, много таинственного. В источниках его образ как бы соткан из тайн: неожиданно возник и столь же внезапно (для большинства современников) исчез, чтобы больше не появиться. Многие исследователи считали эпизод с исчезновением Шамс ад-дина, кардинально изменивший всю жизнь Джалал ад-дина, и ставший для него подлинной душевной трагедией и кровоточившей раной сердца, еще одной красочной легендой, которыми полна классическая персидская средневековая литература. Однако Шамс ад-дин Табризи – историческое лицо. Мистик, близкий по своим воззрениям братству каландаров, он бродил по странам Ближнего Востока и проповедовал идеи суфизма. Он отрицал любой ритуал и культовые предписания, призывал к духовной чистоте и считал необходимым непосредственное общение с народом. Суфий, он яростно нападал на рационализм богословия и схоластической философии, не признавал религиозных различий и звал к миру между людьми разных вероисповеданий, полагая, что сущность любой религии заключается в вере в Бога, а не в ритуальных ее отправлениях. Такова вкратце суть его изречений, вошедших в недавно опубликованный сборник (1979 г.) «Макалат» («Речения»), составленный его учениками.26 ноября 1244 г. бродячий дервиш Шамс ад-дин Мухаммад, уроженец Табриза, вдруг появился в г. Конья, куда пришел из Дамаска и остановился на постой в караван-сарае торговцев сахаром. Спустя некоторое время он вышел на улицу и присел около ворот. Еще издали он увидел, что в его сторону направляется верхом на муле процветающий, судя по внешнему виду, факих, окруженный толпой почтительно шествующих рядом учеников и студентов. Когда эта процессия поравнялась с дервишем, тот встал и, обратившись к Джалал ад-дину (а это был именно он), спросил: «Скажи мне, кто более велик из всех слуг Господа: пророк Мухаммад или же Байазид из Бистама?». Услышав в ответ, что об этом и речи быть не может, конечно же, Мухаммад, поскольку в Коране записано, что он «печать пророков», т.е. последний Пророк, посланный к людям, он возразил: «Тогда как же понять слова Мухаммада, который изрек: «О боже, мы не знаем тебя так, как должно было бы знать на самом деле!» А Байазид восклицал: «Преславен я! Преславен я! О сколь велико мое могущество!» Джалал ад-дин был потрясен его возражением. В этом уже пожилом дервише он увидел совсем другого человека, с подобными которому судьба его еще не сводила. Он пригласил его к себе в дом при медресе и с той минуты практически отгородился от внешнего мира. 16 месяцев он, как прилежный послушник, провел с ним в долгих беседах и слушал его поучения и откровения. Шамс ад-дин стал для Джалал ад-дина олицетворением всеобъемлющей любви, горячая дружба и духовная близость с ним открыла ему новый мир, неведомый доселе – мир мистических переживаний, страстей и духовных упражнений. Видимо, следует напомнить еще раз, что Джалал ад-дин жил в эпоху средневековья и что он был, хотя и выдающимся, но сыном своего времени, в котором господствовала только одна форма идеологии – религиозная.Одной из форм этого религиозного мировоззрения стал мусульманский мистицизм – суфизм. При этом следует помнить, что когда говорят о суфизме, то имеют в виду не какую-то единую систему взглядов, концепций и постулатов, а множество течений, школ, ветвей и ответвлений, представленных целым спектром разнообразнейших положений и идей мистического Пути, которых объединяет только конечная цель. Методы же достижения этой цели (психотренинг, духовные и физические упражнения) были самыми разнообразными, а иногда просто полярными. Суфизм – это особое религиозно-философское мировоззрение в рамках ислама, представители которого считают возможным непосредственное и интимное, т.е. прямое духовное общение (или же духовное единение) человека с божеством, которое достигается путем экстаза или внутреннего озарения, ниспосланных человеку, идущему по пути к Богу с любовью к нему в своем сердце, через личный индивидуальный психологический опыт. Подобные течения в эпоху средневековья не были редкостью, и мистике нашлось место практически во всех крупных религиозных системах (иудаизм, христианство, буддизм, индуизм).Цель жизни суфиев – мусульманских мистиков – мистическое познание божества. Это их религиозный идеал, которому были подчинены все их помыслы и поведенческие мотивы. Их концепция мистического Пути руководствовалась идеей нравственного очищения и совершенства человека, который должен был пройти для этого целую систему устойчивых этико-моральных и кратковременных, возникающих как мгновенная вспышка света, психических состояний.Идеи и взгляды Шамс ад-дина упали на благодатную почву. Горячая и искренняя любовь Джалал ад-дина к дервишу не позволяла ему разлучаться с последним. Джалал ад-дин забросил занятия в медресе, отгородился от учеников, редко виделся с домочадцами. Поднялось недовольство: сначала тихое роптание, а затем явственные угрозы по адресу Шамс ад-дина, вылившиеся в неудачное покушение на его жизнь. Понимая, что ученики на этом не остановятся, Шамс ад-дин 11 марта 1246 г. тайно покинул г Конья и бежал в Дамаск. Расстроенный Джадал ад-дин бросился на розыски и, узнав, что Шамс ад-дин в Дамаске, отправил за ним Султан-Веледа, единственного, кому он доверял, со страстной стихотворной мольбой вернуться. Шамс и Велед пешком возвращаются в г.Конья. Ученики встретили его враждебно – угрозы физической расправы возобновились с удвоенной силой. Но сам Джалал ад-дин был на седьмом небе от счастья. Он весь светился радостью, он был переполнен чувством благодарности к человеку, общение с которым принесло ему мистическое прозрение. Но враги Шамс ад-дина не дремали, и однажды он исчез – исчез навсегда. Это произошло в середине 1247 г. Источники донесли до нас несколько версий, объясняющих его исчезновение, в том числе и следующее: он был заколот кинжалом по наущению (или при личном участии) младшего сына Джалал ад-дина Ала ад-дина, тело дервиша было брошено в колодец, которое обнаружил Султан-Велед и предал его земле на конийском кладбище. Происшедшее скрыли от Джалал ад-дина. Он впал в полное отчаяние и, надеясь его отыскать, дважды ездил в Дамаск. Мы знаем о переживаниях поэта со слов его сына Султан-Веледа, который трогательно и проникновенно описывает их в поэме «Валад-наме». Отчаяние и ужас Джалал ад-дина, осознавшего, что он никогда не увидит друга и не перемолвится с ним словечком, были столь глубоки, что домашние всерьез обеспокоились его психическим состоянием. Джалал ад-дин не потерял рассудок, но он уже не был прежним человеком. Он стал поэтом. Настоящим поэтом, пережившим боль утраты и разлуку с другом и осознавшим свою трагедию. Джалал ад-дин Руми, видимо и до встречи с Шамс ад-дином Табризи пробовал свои силы в поэзии. Но именно встреча с Шамсом, а особенно исчезновение последнего, столь его потрясшее, словно высвободили дремавшие втуне чувства. Руми тонко чувствовал и обостренно воспринимал окружение благодаря своему природному экстатическому настрою и склонности к экзальтации. Он стал писать образные и красочные стихи, полные мистической символики, проникнутые человеческими чувствами. Большая часть этих стихотворений, вошедших в его Диван, «подписана» именем Шамс. Этим поэт как бы утверждал, что Шамс не исчез, он сокрыт, он живет в его душе, говорит его языком.Другой характерной чертой натуры Джалал ад-дина была его несомненная музыкальная одаренность и необыкновенное чувство ритма. Особые чувства он испытывал к флейте, которой он посвятил проникновенные строки в прологе к поэме, и мелодии которой заставляли трепетать его душу. После исчезновения Шамс ад-дина он все чаще устраивает общие собрания и совместные молитвы основанного и организованного, но никогда не возглавлявшегося им мистического братства, где под музыку распевались его стихи-газели, написанные специально для этого ритуала, либо навеянные атмосферой последнего. Таких стихов очень много. Впоследствии Джалал ад-дин ввел в этот ритуал танцы, символизировавшие для него поиски исчезнувшего Шамса, надежду на встречу с ним и крушение этих надежд. Подобные радения получили название сама‘. Они были введены в повседневную практику суфийских общин еще задолго до того, как он использовал сама‘ в своем братстве. Суфии ясно осознавали, какой силой эмоционального воздействия обладает нематериальная музыка, какое влияние оказывает она на настроения и чувства людей. Джалал ад-дин первым ввел музыку и танец в ритуал общих собраний дервишей г. Конья и первым же применил ее в медресе. Заметим, кстати, что почти все поэтическое наследие Руми представляет собой результат переполнявших его экстатических чувств и видений, возникавших в процессе радений под музыку и танцы.Ритуал радения в братстве мавлави складывался постепенно и при его потомке Пир Адиле Челеби (ум. в 1460 г.) был канонизирован. Радение, собственно, стало театрализованным зрелищем, представлением с неизменной режиссурой и сценарием, строгой сменой ритма танца, его направления, вращений и прыжков, перемежающихся остановками и сопровождаемых пением. В конечном счете, весь этот сложный и детально разработанный ритуал приводил к массовому экстазу и трансу, в который впадали как сами участники, так и многочисленные зрители. В Западной Европе братство Мавлавийа, практиковавшее это радение, стало известно как «орден кружащихся дервишей».Джалал ад-дин уже не мог жить без человека, который бы его вдохновлял и напоминал бы ему потерянного друга. И вот в 1249 г. он объявил, что Шамс ад-дин возвратился, приняв облик ученика золотых дел мастера из г.Конья Салах ад-дина Фаридуна Заркуба. Скромный, внешне очень приятный молодой человек, не получивший никакого образования, был назначен им старшим среди учеников, своим заместителем (халифа). Последние возмутились, и уже возник заговор с целью его убийства, когда Джалал ад-дин пригрозил, что он навсегда покинет медресе и г.Конья. Конфликт был улажен, зачинщики покаялись. Но 29 декабря 1258 г. Салах ад-дин умер. Поэт горестно замечает в одной из газелей: «Опустилось солнце, но поднялась луна, и ее тоже закрыли облака». Эта знаменитая строка завершается следующими словами – «но взошла звезда». Этой звездой был Хусам ад-дин Хасан – преемник Салах ад-дина. Он стал младшим другом и искренним помощником поэта. Именно ему обязана персидская словесность появлением знаменитой поэмы в шести частях-тетрадях «Маснави». Он вдохновил Джалал ад-дина написать ее, обратившись к нему с просьбой от имени всех учеников. Хусам ад-дин как тень следовал за своим учителем. При нем всегда были писчие принадлежности и, чтобы ни декламировал Джалал ад-дин днем или ночью, на улице, дома, в медресе, на радении, даже в бане, когда к нему приходило вдохновение, Хусам ад-дин все это записывал. Затем он перечитывал записанное поэту, а тот корректировал и шлифовал. После чего он переписывал набело. Поэма была начата не ранее 1258 г. и первая ее часть-тетрадь закончена к 1261 г.Затем в работе наступил двухлетний перерыв: умерла жена Хусам ад-дина, и он долго не мог работать. В 1263 г. работа возобновилась и уже шла без остановок. Последняя шестая тетрадь была завершена около 1270 г. Всей поэме поэт отдал 12 лет непрестанного труда. Бытует мнение, что Джалал ад-дин сознательно не дописал поэму, которая действительно обрывается на, как бы не доведенном до конца, рассказе о человеке, завещавшем состояние самому ленивому из своих трех сыновей. Но известно также, что он полностью, незадолго до кончины, еще раз скорректировал «Маснави». Сын и Хусам ад-дин по очереди читали ему его произведение, а он уточнял чтение, исправлял неясности и могущие возникнуть расхождения в понимании того или иного пассажа или стиха. Особо отмечалось при этом произношение отдельных слов. Помимо этой поэмы, содержащей, по словам биографов, 26.640 бейтов, научное издание которой, предпринятое в 1925–1940 гг. известным английским востоковедом Р. Николсоном в 8-ми томах, содержит 25.632 бейта, или 51.264 строки, до нас дошли: 1) Диван-и Шамс («Собрание стихотворений Шамса»), изданный крупнейшим иранским знатоком творчества Руми Бади аз-Заман Фарузанфаром в Тегеране в 8-ми томах в 1957–1963 гг., и содержащий около 60 тысяч строк; 2) три прозаических сочинения: бережно записанные высказывания Фихи ма фихи («В нем то, что в нем»), Мава‘из-и маджлис-и caбa‘ («Наставления, произнесенные во время семи маджлисов») и Мактубат («Письма»). Эти сочинения были изданы в Тегеране и Стамбуле в разное время.Джалал ад-дин Руми скончался в г.Конья 17 декабря 1273 г. и был похоронен рядом с отцом в мавзолее, возведенном еще при Ала ад-дине Кайкубаде I. «Аттар был духом, Сана’и – его очами Мы пришли вслед за Аттаром и Сана’и»Руми Джалал ад-дин не создал своей особой системы философских взглядов, равно как и оригинального мистического пути. Дорогу, по которой он шел, проторили его предшественники. Но, вступив на нее, блестяще подготовленным и превосходно образованным, он и по ныне выделяется среди грандов персидской поэзии своей интеллектуальной и поэтической одаренностью. Он отлично знал поэмы Сана’и и Аттара, свободно ориентировался в диванах ал-Мутанабби и ал-Халладжа, его волновали полные «божественного неистовства» мистические откровения Байазида Бистами. Он, несомненно, был знаком с трудами Абу Хамида ал-Газзали (ум. в 1111 г.), который в своей эклектической религиозно-этической системе свел воедино элементы исламского традиционализма и рационализма с мистицизмом. Можно только гадать, слушал ли он в бытность свою в Дамаске и Алеппо лекции теософа и творца теории «экзистенционального монизма» Ибн ал-Араби. Но с его идеями он был, несомненно, знаком, как показывает его «Маснави». В принципе, Руми более привлекала практика суфийского Пути, хотя он и не чурался концепций «интеллектуального» мистицизма. Трудно назвать его сторонником или последователем какой-то определенной школы суфизма. Естественно, Джалал ад-дин был глубоко религиозным человеком. Он жил в ту эпоху, когда человек мог только с помощью религии и богословия понять свое предназначение, свое место в мире и в обществе, среди равных себе. Поэтому он постоянно стремился соединить в своем творчестве земное и идеальное, человеческое и мистическое. Он, подобно всем мистикам, стремился понять и разрешить силой своего поэтического дарования и таланта «одну, но пламенную страсть» – проблему взаимоотношения человека и божества. Увы, он не мог себе представить, что такой проблемы просто не существует, и она иллюзорна. С его точки зрения, совершенство всего созданного в мире воплощается в человеке, который, постигая истину, завершает один период развития и тотчас же начинает другой. Но Джалал ад-дин, наряду с этим, был великим поэтом. Его экстатические видения, которые он воспроизводил в поэтических образах, отнюдь не напоминают последовательный ряд логических суждений, построенных интеллектом. Особо это ощущается в его газелях. Его стихия – вдохновение и экстаз. В этой связи точно подметил P. Николсон: «Руми – поэт и мистик, он не есть философ и мыслитель. У него нет системы, но он создает эстетическую атмосферу, которой претит анализ» (Mathnawi, VII. p. IX).«Коран это на персидском языке» Джами.«Сии слова – это лестница, ведущая в небеса. Всякий, кто по ней пойдет, достигнет высот»Руми.Рассказывают, что однажды Хусам ад-дин, хорошо осведомленный о настроениях и думах учеников Джалал ад-дина, улучил момент и, обратившись к нему, сказал: «Господин наш, не могли бы Вы создать произведение, похожее на поэмы Сана’и и Аттара, в котором бы стихами рассказали все то, о чем Вы поясняете ученикам во время лекций-бесед. В Ваших газелях это имеется, но хотелось бы, чтобы положения мистического пути были бы изложены последовательно в одной книге». Мавлана тут же вынул из складок тюрбана сложенный лист бумаги, на котором он собственноручно написал первые 18 бейтов «Маснави» и передал его Хусам ад-дину. Это был пролог «Маснави» – знаменитая «Песнь свирели». Так начиналась поэма. Это легенда, но как считают, весьма близкая к действительности. Ее передают практически все наиболее достоверные источники, в которых говорится о жизни Джалал ад-дина Руми.«Маснави» – вершина творчества поэта, задуманное и осуществленное им как стихотворное (для легкости усвоения) руководство для членов неформального братства, основанного им около 1240 г. Еще задолго до того, как Абд ар-Рахман Джами (1414–1492 г.г.) – сам поэт и мистик – назвал ее «Кораном на персидском языке», не только ученики Джалал ад-дина и члены братства Мавлавийа, но и вообще многие приверженцы идеи эзотерического знания восхваляли и превозносили ее. Суфизм создал немало «вдохновенных» произведений, схожего содержания, но мы можем смело утверждать, что ни одно из них не распространялось в таком количестве (только рукописей на языке оригинала дошло до наших дней более 500), не изучалось столь внимательно и не вызывало столь значительное число откликов в виде комментариев, переложений и переводов, чем «Маснави». Поэма содержит 25.632 бейта, что позволяет считать ее даже по меркам персидской классической поэзии весьма внушительной. По своему объему она почти равна вместе взятым «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, вдвое больше «Божественной комедии» Данте, косвенно испытавшего на себе влияние эсхатологических представлений мусульманского мистицизма, но вдвое же уступает по объему «Шахнаме» («Шах-книга») Фирдоуси.«Маснави» поражает эрудицией Джалал ад-дина и разнообразием источников, откуда он почерпнул сюжеты своих притч и рассказов. Более полутораста произведений! Не считая того, что он сам непосредственно почерпнул из фольклора различных народов. Например, сюжет притчи о мухе-кормчем был навеян двумя строками из сатиры арабского поэта Абу Нуваса (IX в.) на Джа‘фара Бармакида. Джалал ад-дин, как известно, поэму не писал, он начитывал ее, диктовал, находясь в состоянии эмоциональной приподнятости и вдохновения. Отсюда известный импровизационный момент, присутствующий в «Маснави». Считается, что поэма создавалась импульсивно, без четкого плана и по наитию, что она не имеет композиционного каркаса и единого сюжетного стержня, напоминая до какой-то степени лабиринт. Действительно, архитектоника Маснави многослойна и многопланова. Она еще более усложняется тем, что поэма написана в дидактическом жанре, излюбленной формой которого является притча, назидательный рассказ, в чем Руми следовал за своими предшественниками Сана’и и Аттаром. Известная импровизационность «Маснави» создавала композиционную инверсию в порядке следования притч, которые увязывались с многочисленными теоретическими положениями автора, в качестве их иллюстративного пояснения, по принципу ассоциативной связи, иногда нарочито заштрихованной. Иллюстративная часть – это целая цепь следующих друг за другом или вытекающих друг из друга остроумных и мастерски написанных притч-рассказов. В ряде случаев основная история, давшая начало целому каскаду притч, становится как бы рамкой, обрамляющей рассказы, а все, что она вобрала в себя – стихотворной обрамленной повестью.Подобных повестей можно насчитать в «Маснави» более 30 (причем ряд из них весьма значительные по объему). Для этого достаточно внимательно просмотреть оглавление каждой тетради (ср. в 1-ой тетради «Рассказ о бедуине и его жене», в 4-ой – «Муса и Фараон», «Соломон и Билкис»). Иногда прерванное повествование такого рассказа возобновляется спустя много страниц (ср. серию толкований коранических преданий о библейском Моисее в кн. 2. 3–4, 6). Следует помнить, что Джалал ад-дин, работая над «Маснави», исполнял своеобразный социальный заказ – просьбу учеников написать версифицированное руководство по мистицизму. Что он и сделал. Отсюда его столь частое обращение к Корану – фундаменту мусульманского эзотеризма и преданиям (хадис) о пророке Мухаммеде. 760 раз цитирует он стихи Корана, нередко переводя их на персидский язык, и приводит 703 хадиса в 745 случаях. Аллегорически толкуя стихи Корана, и часто используя хадисы в подкрепление своего пояснения, он раскрывает перед читателем сокровенный тайный смысл отдельных стихов Корана и легенд о пророках, признаваемых таковыми коранической традицией, в рамках и символах суфийских концепций. Как правило (но отнюдь не всегда) схема объяснения того или иного морально-этического либо суфийского положения в «Маснави» строится следующим образом: теза (мистический постулат), затем подтверждение (коранический стих или хадис), затем его перевод, затем иллюстративный пример (притча, рассказ, новелла в миниатюре), затем вывод (в виде сентенции или наставления). Такова устойчивая схема творческого метода поэта в «Маснави».Поставлено в последние годы под сомнение и утверждение о хаотичности изложения в поэме основных идей и доктрин суфизма. Европейский специалист Ю. Болдик указал на тот факт, что в мистическом контексте по своей структуре «Маснави» очень близка к поэме Аттара «Илахи-наме» («Книга о божестве») и точно также четко делится на три достаточно обособленных части. Причем, сам Джалал ад-дин обозначил их границы названием первых и последних историй в каждой из них. Вкратце концепция Ю. Болдика сводится к следующему: Первая часть «Маснави» посвящена чувственной, карнальной душе, страстям, кои управляют человеком и от которых ему, если он встал на путь поисков Бога и истины, надлежит избавиться (это содержание первой тетради), поскольку низменные чувства суть зло, обман и наваждение Сатаны (содержание второй тетради). Вторая часть состоит из третьей и четвертой тетрадей, которые сам Руми объединяет последним рассказом «О вероломном влюбленном» и общей темой пространного рассказа о пророке Моисее. Основная тема этой части, в которой ангел заменяет сатану, действующего в первой – соотношение абсолютного Разума, человеческого ума и знания. Третья часть (тетради пятая и шестая) объединены темой утверждения единосущного бытия и отрицания бытия человеческого. В ней объясняются мистические концепции абсолютного Духа и предвечного Света-Истины, положение о понятии фана (полном ис
На нашем книжном сайте Вы можете скачать книги автора Джалал Руми в самых разных форматах (epub, fb2, pdf, txt и многие другие). А так же читать книги онлайн и бесплатно на любом устройстве – iPad, iPhone, планшете под управлением Android, на любой специализированной читалке. Электронная библиотека КнигоГид предлагает литературу Джалал Руми в жанрах .