Эдуард Дворкин
Кривые деревья.
Динамическая ретрофантазия
Я чувствую теперь непреодолимую потребность остриться и тешиться, хотя мне подобные любезности никогда не удаются.
Смеющимся устам легче высказывать истину.
Подобные лица жили, стало быть, имеют право на воспроизведение искусством.
1
Крашенный желтым наемный экипаж тряско прогрохотал по булыжнику Шестилавочной улицы и остановился на углу Графского.
Дверь распахнулась. Чуть полноватая нога в фильдеперсовом чулке и новеньком козловом ботинке уперлась в подножку кареты, высвобождаемое пружинное место облегченно звякнуло, и дама лет двадцати семи, значившаяся по документам как Любовь Яковлевна Стечкина, предстала во всей своей приятности перед собиравшим конские яблоки могучим дворником.
— Это ли дом Красовской? — осведомилась приехавшая, крепко удерживая гарусный, в виде мешка, ридикюль.
— Мы-ы, — закивал усердный служитель чистоты.
Насурьмленные в меру брови дамы приподнялись.
— Господин Тургенев здесь проживает?
— Мы-ы. — Дворник указал пальцем в сторону высокого бельэтажа.
— Мы-ы… му-у…Пятясь и заглядывая в лицо, он проводил ее до квартиры. Впущенная внутрь посетительница скинула на руки лакею ротонду и осталась в чрезвычайно шедшем ей малиновом платье гофре с расположенными в несколько рядов воланами.
Она находилась в оклеенной светлыми кретонными обоями гостиной. Это была просторная комната с камином, тремя вольтеровскими креслами и множеством разбросанных там и сям подушек. Простенок занимал шкаф ясеневого дерева. В вазе на ореховом бюро красовалась свежая распукалка розы. Здесь же грудою были свалены книги. Любовь Яковлевна подошла и, близоруко щурясь, принялась разбирать названия. Вот «Тело и душа» Иоганна Эрдманна, «Карманный оракул» Балтасара Грасиана, «Конец — делу венец» Уильяма Шекспира… А это что? Любовь Яковлевна вытянула затрепанный фолиант и поднесла его к самым глазам. Невероятно! Андре Тиссо. «Онанизм»…
— Непременно прочтите! Свой взгляд на проблему и превосходные иллюстрации!
Стечкина вздрогнула и выронила ужасную книгу.
Незаметно появившийся мужчина со странно знакомым лицом дружески улыбался и протягивал ей большие холеные руки. Он был подтянут, моложав, гладко выбрит, одет в белую свободную рубашку, пестрые панталоны, красивый фес с синей кистью и красные китайские туфли без задников.
— Иван Сергеевич! — ахнула Стечкина. — Вы? А где же борода?
— Сбрил, — рассмеялся Тургенев. — Ну ее к лешему! Хочу быть молодым и раскованным!
Он ухватил ее за талию и, напевая, покрутил по навощенному паркету. По-юношески легко исполнив несколько танцевальных фигур, писатель бережно утопил гостью в глубоком удобном кресле и обложил подушками.
— Надоело! — продолжил он тему. — Этот нарочитый академизм, дурная серьезность… эта игра в классики!. . Нельзя же всю жизнь! Я ведь по натуре жизнелюб, насмешник… Вы мемуар писать станете, бороду вспомните да и выведете меня этаким заплесневелым сухарем. Не хочу…