Александр Покровский
Каюта. Книжка записей
Испытывали изолирующий противогаз…
Испытывали изолирующий противогаз. Новенький. Целый часВ нем песок перебрасывали. И горячим кислородомДышали. Градусов пятьдесят. Я потом десять летОтхаркивался. Веню волной стащило за борт…
Веню волной стащило за борт. Не нашли…Нас с Серегой отправилиК его жене,Она открывает нам двериИ говорит:«Наш папа еще не пришел». А глаза уже безумные. «– Когда вы преодолеете…»
– Когда вы преодолеете свое скверноступие? —Говорил мне, курсанту, мой непосредственный командир,И начальник,И зам командира взводаВо время строевых занятий на плацу. И я безжалостно колотил ногамиИ думал о том, как было бы славноПоместить его среди курТогда, только он взмахнет руками, —И сейчас же вокруг него полетели-полетелиПерьяИ пух,Как из порванной перины. Если корабль стоит на ремонте…
Если корабль стоит на ремонте,На нем собирают всякую шваль. Молодому лейтенантуГодки темную в кубрике устроили. Он их по подъему поднял —Вот его и побили. За ногу на трапе схватили —Он и упал. На другой день я к ним спустился. Железный прут в газету закатал. Первого же, кто бросился,По морде…В общем,Встали,Как миленькие… «– Портрет вождя перекосоеблен…»
– Портрет вождя перекосоеблен – и ни одна блядьНе удосужилась поправить! —Это Вася Смертин надрывается насчет того,Что портрет Ленина висит криво. А в здании никого – все на занятиях, только юноша-дневальный. А лето – и окна все открыты, и кажется,Это кричит сам дом:– Партрет важдя-я!. . А дом стоит на краю плаца, а вокруг еще много-много домовИ от стен тех домов отражается: – О-блин!О-блин! —Это эхо. А потом он подходит к ребенку-дневальному, соблюдая дистанцию,А ребенок пугается, глаза – плошки.
– Да вы не дневальный! Вы – хуй! Хуй!А из окон: – У-й! У-й!А в канцелярии женщина слышит. Вася смущается, заглядывает туда: «Извините». Осторожненько прикрывает дверьИ находит глазами мальчишку:– Повторяю! Вы – хуй! хуй!– «У-й! У-й!»А после Васи Смертина был еще Валера Живодеров. «На безрыбьи и жопа пирожок!»
«На безрыбьи и жопа пирожок!» —Он любил это повторять. Наверное, не сам придумал. Куда ему,Он же тупой. А тут недавно сказали,Что он умер. По телефону разговаривал… На строевых занятиях…
На строевых занятиях,Когда «роба под ремень»,Выступает соль на рабочем платьеИ на спинеСобирается в кружева,И получается рисунок —Такая странная контурная карта. Я всегда думал:«Для чего все это? И к чему страдать в самое пекло?»А офицер так увлеченно проводил с нами все это время,Что пот струился и у него по вискам. И я спросил его:«Какой в этом смысл?»А он мне:«Никогда не жалей себя,И тогда подчиненные выполнят для тебя любую глупость». И я не жалел себя. И мои подчиненные,Глядя на то, как я сам себя так удачно насилую,Выполняли любую глупость. В автономке…
В автономкеМолодые матросыНа камбузеОбъедались так,Что потом кому-нибудьОбязательно вырезали аппендицит,А над доктором шутили:– Док! Когда отхватишь чего-нибудь?И док говорил:– Молодежь дозревает,А желающим, из старшего поколения,Могу отхватить хоть сейчас. Офицеры…
ОфицерыЖаловались на неустройство,На быт и все такое,Но как-то робко так, неуверенно, сюсяво, забито. И приехал генерал. Всех построили сейчас же. – Ну что вы тут ноете? – сказал генерал. – ЧтоВы за офицеры! Вы офицеры или что?Вот вам! – ткнул он в первого попавшегося. —Родина дала квартиру!– Никак нет! – завозражал тот. – Только общежитие!– Ну вот! – не расстроился генерал. —Родина дала вам общежитие!Как бы я хотел, чтоб разверзлись небесаИ чтоб они – те небеса – насрали быНа того генералаОгромную вавилонскую кучу.
