Ñåðèÿ
«ÐÓÑÑÊÈÉ ÏÓÒÜ»
Ì . Ì . ÁÀÕÒÈÍ:
PRO ET CONTRA
Ëè÷íîñòü è òâîð÷åñòâî Ì. Ì. Áàõòèíà
â îöåíêå ðóññêîé è ìèðîâîé
ãóìàíèòàðíîé ìûñëè
Àíòîëîãèÿ
Òîì I
Èçäàòåëüñòâî
Ðóññêîãî Õðèñòèàíñêîãî ãóìàíèòàðíîãî èíñòèòóòà
Ñàíêò-Ïåòåðáóðã
2001
К. Г. ИСУПОВ
Уро и М. М. Бахтина
Необходимо новое философское удивление
перед всем. Все могло быть другим. М. М. Бахтин (12. 10. 1943)
I. СЛЕПАЯ ЛАСТОЧКА
Когда молодые теоретики московского академического Инсти&
тута мировой литературы отправили в ноябре 1960 года письмо
«саранскому отшельнику», а в июне следующего трое из них по&
ехали на встречу с живой легендой, вряд ли кто предполагал, что
им предстоит заново открыть миру гениального автора прочно
забытых исследований и споспешествовать изданию новых книг
Михаила Михайловича Бахтина. Как ни относиться к таким замечательным ученым и ярким
личностям, как Сергей Георгиевич Бочаров, Георгий Дмитрие&
вич Гачев, Вадим Валерьянович Кожинов, Владимир Николае&
вич Турбин, бесспорно одно: если бы даже никто из них не напи&
сал ни строчки, за ними — память исполненного культурного
долга, высокий смысл которого делает их поступок центральным
событием не только их личных биографий, но и жития уже двух
поколений.
Они подарили России философа, кардинально опре&
делившего пути развития свободной мысли своего столетия. Бахтина читают девятое десятилетие. Сейчас определенно
можно сказать, что ни один отечественный мыслитель Серебря&
ного века не привлекал к себе столь масштабного внимания ми&
ровой гуманитарной общественности. Бахтин не просто «попу&
лярен» и «известен», как известны классики — писатели и
философы XIX—XX вв. Бахтин — всепланетное явление, герой&
8 К. Г. ИСУПОВ
«трикстер» современной ноосферы. Его научная проза, переве&
денная на основные языки мира, стоит у истоков фундамен&
тальных стратегий мысли ХХ века и существенным образом
определяет контуры диалогической философии, нужду в кото&
рой заявило третье тысячелетие. Имя Бахтина поставлено иссле&
дователями его творчества в типологические ряды от марксизма
и персонализма до семиотики и постмодерна. И все же — чем
больше о Бахтине читаешь, тем острее тревожное чувство внена&
ходимости нашего ученого относительно этих приравниваний и
сопоставлений. Чем с бóльшим азартом примеривают к Бахтину легко узна&
ваемые ярлыки ученых профессий и предпочтений, тем яснее
становится, что есть в нем некий не схватываемый никакими
таксономическими дефинициями «остаток». Это чувство может
свидетельствовать о профессиональном ущербе квалификаторов,
а может — и о тайне личности, упрямо сопротивляющейся идее
предела. Вопрос о границах личности широко обсуждается в трактатах
Серебряного века. Оглянувшись на себя, «я» обнаружило в гори&
зонте своего видения смутный пока абрис Другого, чья позиция
была признана более компетентной, чем своя собственная.