Нино Риччи
Завет, или Странник из Галилеи
Часть I
Иуда Искариот
Впервые я увидел его зимой прошлого года в Ен Мелахе. Городок этот с населением в несколько сотен жителей находится на северном побережье Соленого моря. О страннике люди поговаривали, будто он пришел из пустыни. На это указывал и его внешний вид — обожженное солнцем лицо, исхудавшее, высушенное тело. Похоже было, что он провел среди песков немало времени. И вот теперь путник разместился прямо возле площади, усевшись на корточки в тени старой смоковницы. Мне было хорошо его видно с террасы таверны, где я расположился передохнуть с дороги. Некоторые горожане, нисколько не сомневаясь, считали его праведником. Время от времени они бросали ему что-нибудь поесть. Странник принимал эти подачки, благодарно кивая головой, но желудок его редко принимал эти угощения. Обычно еда оставалась лежать в пыли, где ее облепляли мухи, а пронырливые собаки, улучив момент, растаскивали куски.
Ен Мелах располагался с римской стороны, и через него часто проходили солдаты Ирода Антилы, возвращавшиеся из южных земель. Я поджидал своего осведомителя, покинувшего в ту пору крепость Мачерус и примкнувшего к солдатам Ирода. И вот на третий день моего ожидания в городе появился странный человек, — проснувшись однажды утром, я увидел его сидящим под смоковницей. По унылому виду этого человека я заключил, что, вероятно, он был изгнан пустынниками, приверженцами местного культа. Так иногда поступают с теми, кто нечаянно притронулся к еде, не совершив омовения рук, или запнулся во время молитвы. Его короткие волосы стояли торчком — так в религиозных общинах обычно стригут неофитов. Это придавало ему мальчишеский вид и в то же время не мешало ему держаться с гордым достоинством, которым он был облачен, словно мантией.
Он не носил ни сандалий, ни плаща. Я подумал, что скорее всего где-то неподалеку находится пещера с запасом хвороста, в которой он может укрыться, чтобы не замерзнуть насмерть. Даже здесь, на равнине, зимние ночи были суровыми, и ту частицу тепла, которую в течение дня давало солнце, пробиваясь сквозь морозную дымку, поглощали ранние сумерки. Я гадал, останется ли он бороться с ночным холодом под открытым небом или с наступлением темноты спрячется в каком-нибудь убежище. И вот солнце скрылось за горизонтом, но он не двинулся с места. Мой трактирщик, запаршивевший малый с открытой язвой на руке, принес на террасу лампу и немного размазни, отдаленно напоминавшей кашу, которую он выдавал за еду.
— Этот молчун, — произнес он с негромким гаденьким смешком, — похоже, едва жив.
Шагах в десяти от странника расположились городские мальчишки. Они вышли на улицу после ужина и, разложив костерок, тянули к огню озябшие руки. Разговаривали они тихо, вполголоса, чтобы никто их случайно не подслушал. Оранжевый отсвет пламени костра высветил фигуру пустынника. На мгновение показалось, будто он стоит у порога, освещаемый исходящим из дома светом. Я хотел пригласить его обогреться. Мне казалось, что это я стою там, рядом с ним, и ветер холодит мне ноги, а в животе у меня лишь несколько кусочков хлеба. Странник не двигался, и мне вдруг пришло в голову, что он просто слишком слаб, чтобы подняться. В его погасшем взгляде как будто застыло удивление: как странно, я сижу здесь, голодный и обессилевший, жизнь покидает меня, а я не могу даже пошевелить пальцем.