Ролан Барт
Смерть автора
Бальзак в новелле «Сарразин» пишет такую фразу, говоря о переодетом
женщиной кастрате: «То была истинная женщина, со всеми ее внезапными
страхами,
необъяснимыми
причудами,
инстинктивными
тревогами,
беспричинными дерзостями, задорными выходками и пленительной тонкостью
чувств». Кто говорит так? Может быть, герой новеллы, старающийся не замечать
под обличьем женщины кастрата? Или Бальзак-индивид, рассуждающий о
женщине на основании своего личного опыта? Или Бальзак-писатель, исповедующий «литературные» представления о женской натуре? Или же это
общечеловеческая мудрость? А может быть, романтическая психология? Узнать
это нам никогда не удастся, о той причине, что в письме как раз и уничтожается
всякое понятие о голосе, об источнике. Письмо — та область неопределенности, неоднородности и уклончивости, где теряются следы нашей субъективности, черно-белый лабиринт, где исчезает всякая самотождественность, и в первую
очередь телесная тождественность ищущего.
Очевидно, так было всегда: если о чем-либо
рассказа, а не ради прямого воздействия на действительность, то есть, в конечном
счете, не какой-либо функции, кроме символической деятельности как таковой,—
то голос отрывается от своего источника, для автора наступает смерть, и здесь-то
начинается письмо. Однако в разное время это явление ощущалось по-разному.
Так, в первобытных обществах рассказыванием занимается не простой человек, а
специальный медиатор — шаман или сказитель; можно восхищаться разве что его
«перформацией» (то есть мастерством в обращении с повествовательным кодом), но никак не «гением».
Фигуравидимому, она формировалась нашим обществом по мере того, как с окончанием
средних веков это общество стало открывать для себя (благодаря английскому
эмпиризму, французскому рационализму и принципу личной веры,
утвержденному Реформацией) достоинство индивида, или, выражаясь более
высоким слогом, «человеческой личности». Логично поэтому, что в области
литературы «личность» автора получила наибольшее признание в позитивизме, который подытоживал и доводил до конца идеологию капитализма.
поныне царит в учебниках истории литературы, в биографиях писателей, в
журнальных интервью и в сознании самих литераторов, пытающихся соединить
свою личность и творчество в форме интимного дневника. В средостении того
образа литературы, что бытует в нашей культуре, безраздельно царит автор, его
личность, история его жизни, его вкусы и страсти; для критики обычно и по сей
день все творчество Бодлера — в его житейской несостоятельности, все
творчество Ван Гога — в его душевной болезни, все творчество Чайковского — в
его пороке;
вымысла нам всякий раз «исповедуется» голос одного и того же лица —