В глуши бутылочного рая,где пальмы высохли давно,—под электричеством играя,в бокале плавало окно;оно на лопастях блестело,потом садилось, тяжелело;над ним пивной дымок вился…Но это описать нельзя. И в том бутылочном раюсирены дрогли на краюкривой эстрады. На порукиим были отданы глаза. Они простерли к небесамэмалированные рукии ели бутерброд от скуки. Вертятся двери на цепочках,спадает с лестницы народ,трещит картонною сорочкой,с бутылкой водит хоровод;сирена бледная за стойкойгостей попотчует настойкой,скосит глаза, уйдет, придет,потом, с гитарой наотлет,она поет, поет о милом:как милого она кормила,как ласков к телу и жесток —впивался шелковый шнурок,как по стаканам висла виски,как, из разбитого вискаизмученную грудь обрызгав,он вдруг упал. Была тоска,и все, о чем она ни пела,—в бокале отливалось мелом. Мужчины тоже все кричали,они качались по столам,по потолкам они качалибедлам с цветами пополам;один — язык себе откусит,другой кричит: я — иисусик,молитесь мне — я на кресте,под мышкой гвозди и везде…К нему сирена подходила,и вот, колено оседлав,бокалов бешеный конклавзажегся как паникадило. Глаза упали точно гири,бокал разбили — вышла ночь,и жирные автомобили,схватив под мышки Пикадилли,легко откатывали прочь. Росли томаты из прохлады,и вот опущенные вниз —краснобаварские закатыв пивные днища улеглись,а за окном — в глуши временблистал на мачте лампион. Там Невский в блеске и тоске,в ночи переменивший кожу,гудками сонными воспет,над баром вывеску тревожил;и под свистками Германдады,через туман, толпу, бензин,над башней рвался шар крылатыйи имя «Зингер» возносил.
Авг. 1926
Белая ночь
Гляди: не бал, не маскарад,здесь ночи ходят невпопад,здесь, от вина неузнаваем,летает хохот попугаем;раздвинулись мосты и кручи,бегут любовники толпой,один — горяч, другой — измучен,а третий — книзу головой…Любовь стенает под листами,она меняется местами,то подойдет, то отойдет…А музы любят круглый год. Качалась Невка у перил,вдруг барабан заговорил —ракеты, в полукруг сомкнувшись,вставали в очередь.
Потомлетели огненные груши,вертя бенгальским животом. Качались кольца на деревьях,спадали с факелов отрепьягустого дыма. А на Невкене то сирены, не то девки —но нет, сирены — шли наверх,все в синеватом серебре,холодноватые — но звалиприжаться к палевым губами неподвижным как медали. Но это был один обман. Я шел подальше. Ночь леглавдоль по траве, как мел бела:торчком кусты над нею всталив ножнах из разноцветной стали,и куковали соловьи верхом на веточке. Казалось, они испытывали жалость,как неспособные к любви. А там, надувшись, точно ангел,подкарауливший святых,на корточках привстал Елагин,ополоснулся и затих:он в этот раз накрыл двоих. Вертя винтом, шел пароходикс музыкой томной по бортам,к нему навстречу лодки ходят,гребцы не смыслят ни-чертá;он их толкнет — они бежать,бегут-бегут, потом опятьидут — задорные — навстречу. Он им кричит: я искалечу!Они уверены, что нет…И всюду сумасшедший бред,и белый воздух липнет к крышам,а ночь уже на ладан дышит,качается как на весах. Так недоносок или ангел,открыв молочные глаза,качается в спиртовой банкеи просится на небеса.
Книгогид использует cookie-файлы для того, чтобы сделать вашу работу с сайтом ещё более комфортной. Если Вы продолжаете пользоваться нашим сайтом, вы соглашаетесь на применение файлов cookie.
