Мервин Пик
Танец в полнолуние
Я не знаю, что меня тогда разбудило, – то ли полная луна, то ли грусть, что обуревала мою душу и разукрашивала сны. Вполне возможно, скорбь сделалась невыносимой и нарушила мой покой, но, когда я проснулся, внезапно исчезла.
Обстоятельства, из-за которых я разошелся со своей женой, не имеют к моему рассказу никакого отношения. По правде говоря, я попросту не в силах говорить об этом. Достаточно будет того, что вопреки нашей злополучной любви, а может быть, именно из-за нее мы разошлись; однако, как вскоре станет ясно, этот акт отчаяния обернулся в итоге сущим адом.
Перед тем как лечь в постель, я раздвинул шторы, и теперь в окно струился лунный свет. Меня томило предчувствие беды, хотя поводов для него вроде бы не имелось. Глаза мои были широко раскрыты. Прямо передо мной возвышался у стены гардероб. Мой взгляд задержался на мгновение на одной из его металлических ручек, и тут случилось нечто невообразимое, от чего у меня сжалось сердце: дверная ручка начала медленно и беззвучно поворачиваться.
Я не помню точно, о чем думал в тот миг, знаю лишь, что весь пропитался страхом. Я не мог ни отвести взгляда от ручки, ни закрыть глаза, и вынужден был, терзаясь собственным бессилием, наблюдать, как приоткрывается потихоньку дверца гардероба. А затем в тишине летней ночи, которую не будоражили ни крик совы, ни шелест листвы в соседнем лесу, из глубины шкафа выплыли мой костюм, пиджак и брюки вместе с вешалкой, выплыли и зависли в воздухе над туалетным столиком.
Удивительно, как я не сошел с ума и не закричал. Наверное, ужас сдавил мне горло железной хваткой, и потому я не смог издать ни звука. На моих глазах брюки соскользнули с вешалки и застыли в каких-нибудь двух дюймах над полом, а следом, поводя плечами, вспорхнули со своего «насеста» белый жилет и удлиненный черный пиджак.
Опустевшая вешалка – безголовый, безрукий, безногий призрак – сгинула в недрах гардероба, дверца которого тут же плотно закрылась.Рукава пиджака принялись завязывать на невидимом горле белый галстук, в следующий миг костюм подался вперед, наклонился под углом примерно в тридцать градусов, словно собираясь нырнуть, и устремился через комнату к окну, сквозь которое вылетел на улицу. Не соображая, что делаю, я вскочил с постели и успел заметить, как мой костюм миновал лужайку перед домом, достиг близлежащей дубравы и растаял в темноте под деревьями.
Мне трудно судить, сколько я простоял у окна, глядя на опушку дубравы, и как долго смотрел на дверную ручку шкафа, прежде чем набрался мужества повернуть ее. Когда у меня наконец хватило духа распахнуть дверцу, я увидел внутри лишь пустую деревянную вешалку.
Озадаченный, перепуганный до смерти, я забегал по комнате, а потом, утомившись, рухнул на кровать. Только под утро мне удалось забыться сном. Я проснулся, когда часы пробили полдень. Отовсюду доносились знакомые, привычные звуки, за окном в зарослях плюща чирикали воробьи, на дворе лаяла собака, где-то вдалеке урчал двигатель трактора. Полусонный, я вспомнил ночной ужас вовсе не сразу, а добрую минуту спустя. Конечно, то был самый настоящий кошмар! Никаких сомнений? Я отрывисто рассмеялся, скинул с себя одеяло, поднялся и стал одеваться. Подойдя к шкафу, я на мгновение заколебался. Сновидение было столь ярким, что даже при свете дня будило в душе не слишком приятные отголоски; я посмеялся над собой, и от этого смеха меня бросило в дрожь. Мне почему-то вспомнился ребенок, который, изнемогая от страха, кричал во все горло: "Я тебя не боюсь! Я тебя не боюсь!»