Совершенно обыкновенная муха средней величины
Наше знакомство началось с того, что она влетела однажды в раскрытое окно, пока я сидел и писал, и завела танец вокруг моей головы. Очевидно, её привлекал запах спирта от моих волос. Я, отмахнулся от неё и раз, и другой, но она не обращала на это внимания. Тогда-то я взялся за ножницы для бумаги.
У меня есть такие ножницы для бумаги, большие и чудесные, я пользуюсь ими, чтобы чистить трубку или как каменными щипцами; я даже вбиваю ими гвозди в стену; в моей опытной руке это страшное оружие. Я помахал ими несколько раз в воздухе, и муха улетела.
Но немного спустя она вернулась назад и начала тот же танец. Я встал и передвинул стол к двери. Муха прибыла следом. Сыграю я с тобой шутку, подумал я. И я тихохонько пошёл и смыл спирт со своих волос. Это помогло. Муха довольно сконфуженно села на ламповый абажур и не двигалась.
Так всё шло хорошо довольно долгое время, я продолжал работать и успел много сделать. Но постепенно это стало слишком однообразным — всё время видеть эту муху, каждый раз, как поднимешь глаза. Я рассмотрел её, это была самая обыкновенная муха средней величины, хорошо сложенная, с серыми крыльями. «Шевельнись-ка чуточку», — сказал я. Она не шевелилась. «Прочь», — сказал я и замахнулся на неё. Тогда она взлетела, облетела кругом комнаты и опять вернулась на абажур.
Отсюда, собственно, и начинается наше знакомство. Я проникся уважением к её стойкости: чего она хотела, того она хотела; она тронула меня также своим выражением, она склонила голову набок и печально смотрела на меня. Чувства наши сделались взаимными, она поняла, что я проникся к ней симпатией, и повела себя соответственно, она становилась всё более развязной. Уже днём, когда я должен был выйти, она полетела впереди меня к двери и пыталась мне в этом помешать.
На следующий день я встал в положенное время. Как раз когда я, кончив завтракать, собирался начать работу, я встретил муху в дверях. Я кивнул ей.
Она прожужжала несколько раз вокруг комнаты и опустилась на мой стул. Я вовсе не приглашал её садиться, и стул был мне нужен самому. «Прочь», — сказал я. Она поднялась в воздух на несколько вершков и снова опустилась на стул. Тогда я сказал: «Сейчас я сяду». Я сел. Муха взлетела и уселась на моей бумаге. «Прочь», — сказал я. Никакого ответа. Я подул на неё, она расселась и не желала удаляться. «Нет, без взаимного уважения друг к другу долго так продолжаться не может», — сказал я. Она выслушала меня, подумала, но решила всё же остаться сидеть. Тогда я снова взмахнул ножницами; окно было открыто, это я не рассчитал, и муха вылетела.Несколько часов её не было. Всё это время я ходил и предавался досаде, что сам же выпустил её. Где-то она теперь? Кто знает, что могло с ней приключиться? Наконец я уселся на своё место и собрался начать работу, но я был полон мрачных предчувствий.
Тут муха вернулась. Что-то скверное прилипло к её задней лапке. «Ты лазала в грязь, животное, — сказал я, — фу!» Но тем не менее я был рад, что она вернулась, и хорошенько закрыл окно. «Как ты можешь пускаться в такие прогулки!» — сказал я. У неё был такой вид, как будто она злорадствует и говорит мне: «бэ-э!», потому что совершила эту прогулку. Я ещё никогда не видел, чтобы муха так злорадствовала, она заразила меня, я тоже сказал: «бэ-э!» — и от души рассмеялся. «Ха-ха, видел ли кто-нибудь такую проказницу муху! — сказал я. — Иди-ка сюда, я тебя немножко пощекочу под подбородком, шельма ты этакая».