1. Царь Ники
К. Бальмонт
– Murdered! Этот Божий, этот Святой Человек! Our Friend. И кто убил? Your cousin, your niece's husband! И злодеи до сих пор go unpunished! Without that Holy Man we are condemned to death! – высоким голосом, почти визжа, кричала Аликс, перемешивая русский с родным английским.
Ники смотрел на покрывшееся красными неровными пятнами лицо супруги и думал о том, о чём в таких ситуациях обычно думают стареющие пятидесятилетние мужчины. О том, что двадцать два года назад он женился на милой, красивой, нежной принцессе, которая сейчас превратилась в сварливую, истеричную страшноватую бабу с обвисшими по краям щёками, подчёркивающими большой выступающий подбородок, запавшими глазами, морщинистым лбом. Разница была в том, что в его случае слово "принцесса" использовалось не в фигуральном, а прямом сысле, поскольку Аликс была принцессой Гессен-Дармштадтской, ставшей императрицей Александрой Фёдоровной, женой императора Николая Второго. А он, Ники, и был этим самым императором.
Поводом для очередного скандала послужили сороковины со дня убийства Григория Распутина, которого жена считала святым и, вспоминая о нём, до сих пор не могла успокоиться.
– Excuse me, Madam, I must go – вежливо сказал император, спокойно по-военному повернулся через левое плечо и вышел, проявив своё неудовольствие лишь сухим тоном и официальным обращением. Он не выносил скандалов, сам никогда не кричал и не терпел, когда на него кричали.
Да, он распорядился отпустить своего двоюродного брата Дмитрия, князя Феликса Юсупова и Пуришевича, которых арестовали по приказу императрицы после убийства Распутина. В отличие от императрицы он регулярно знакомился с результатами полицейской слежки и прекрасно знал, что поведение "святого старца" полностью соответствовало его фамилии.
И если его убийц и можно было в чём-то упрекнуть, то только в том, что они не прикончили этого негодяя раньше! Скольких проблем можно было бы избежать. Он вспомнил, как полгода назад ему показали листовку из тех, которые немцы разбрасывали с дирижаблей на передовой. На ней был изображён кайзер Вильгельм, опирающийся на свой народ и он, Николай, опирающийся на детородный орган Распутина!Царь сжал пальцы правой руки в кулак и вошел в свой кабинет, толкнув дверь несколько резче, чем обычно. Его взгляд наткнулся на портрет отца, висевший над столом, на котором Александр Третий стоял, взявшись согнутой рукой за край шинели и сжав её в кулак. Он невольно взглянул на свой кулак, который, по сравнению с отцовским, смотрелся как горошинка на фоне картофелины. Два аршина пять вершков – с детства его высокорослые дядья смотрели на своего коротышку племянника, удивляясь, в кого он мог уродиться, и называя его за глаза Ники-дурачком, имея ввиду умственные способности – также не очень высокие.
Настроение императора испортилось. Из стоявшей на столе стопки он взял папиросу, из кармана гимнастёрки достал мундштук в золотой оправе, вставил в него папиросу, щелкнул настольной зажигалкой и с наслаждением закурил. Стопка была золотая, отделанная по краю бриллиантами, зажигалка – из золочёной бронзы в виде пожарника, держащего в руке факел, из которого и вырывалось пламя. Папиросы были набиты ароматным турецким табаком, который успокаивал, помогал держать себя в руках. А поскольку нервничать приходилось часто, то и курил царь много.