Александр Беляев
Светопреставление
I. Под старой липой
– Нет, трудно в наше время быть «собственным корреспондентом». Я, как говорится, выбит из седла и не знаю, о чем теперь писать. Вы помните мой рождественский фельетон? Я сделал любопытный подсчет, сколько десятков миллионов бутылок вина и шампанского выпили берлинцы за праздники и сколько сотен миллионов килограммов съели свинины и гусей. Немцам это показалось обидно. «А, он хочет доказать, что нам совсем не плохо живется и что, следовательно, мы можем гораздо аккуратнее платить военные долги?» Дело дошло до дипломатических осложнений. Мне пришлось объясняться и извиняться.
– На таких фельетонах журналисты делают имя, – сказал Лайль, отпивая кофе.
– Разные бывают имена, – ответил Марамбалль. – Меня едва не отозвала редакция обратно в Париж. И я теперь решительно в затруднении. Нельзя же все время писать о новых постановках и выставках картин!
Приятели замолчали, занявшись завтраком. Каждое утро они встречались здесь, в Тиргартене, занимали столик под старой тенистой липой, пили кофе и делились новостями. Марамбалль – собственный корреспондент газеты «Тан» – двадцатипятилетний молодой человек с черными усами и живыми, веселыми глазами, очень подвижный, беспечный и жизнерадостный, и Лайль – корреспондент лондонской газеты «Дейли телеграф», замкнутый, сухой, бритый, с неразлучной трубкой в зубах. Несмотря на разность в характерах, они были большими друзьями. Даже профессиональное соперничество не портило этой дружбы.
Лайль допил кофе, выпустил клуб дыма и сказал:
– Ну что же, облюбуйте какой-нибудь берлинский Чарнинг-Кросс и напишите теперь о бедноте.
– Благодарю вас. Меня, чего доброго, заподозрят в большевизме, и редакция уж наверное отзовет меня после такого фельетона.
– Все зависит от того, как вы построите фельетон.
– Ах, надоело мне это!. . Вы слыхали новую негритянскую певицу мисс Глоу? Она выступает в цирке Буша. Уж действительно Глоу. От ее пения несет зноем африканской пустыни. Траляляляля! Изумительно! Непременно пойдите. И зачем только столь очаровательный голос она держит в черном теле! Эй, эфемерида, пожалуйте сюда!
Молодой грек, в белом костюме и соломенной шляпе, с черными, грустными, маслянистыми большими глазами и орлиным носом, подошел к столику, раскланялся, церемонно подняв шляпу, и присел на край стула.
– Жарко, – сказал Метакса – так звали грека, – обтирая влажный лоб шелковым платком.
– Как называется газета, в которой вы работаете? – спросил Марамбалль, подмигивая Лайлю.
– «Имера».
– Химера?
– «Имера», что значит «день». Хорошая газета, афинская, шестьдесят тысяч тираж.
– Ого! И вы посылаете туда эфемериды? Вот мы тут спорили с Лайлем, – и Марамбалль опять подмигнул Лайлю, – каково первоначальное значение слова «комедия»?
– «Космос» значит «разгул», – серьезно отвечал Метакса, – «оди» – «песнь». «Комодоя» – веселое пение в честь Вакха-Дионисия. Так произошло слово «комедия». – И окинув журналистов ласковым взглядом, Метакса спросил: – Вы не знаете последней новости? Говорят, вчера подписано тайное соглашение между Германией и Советской Россией. О! Делиани!