Павел Лагутин
Личности
Миша лежал на кровати и смотрел в одну точку – крошечную выщербину в потолке. В голове крутилась единственная мысль: «Как я ненавижу зелёный!» Этот зелёный потолок, зелёные стены, зелёный коридор, из-за чего даже свет зарешёченной люминесцентной лампы казался зеленоватым. Санитары – и те носили зелёную униформу, видимо для того, чтобы окончательно свести с ума и без того нездоровых пациентов.
Спина ныла, будто кто-то схватил его за плечи, вдавил колено в поясницу и с силой тянул на себя. Он с трудом перевернулся на бок и уткнулся в стену. «Зелёный, зелёный, зелёный… чёртов зелёный!» О чём-то другом думать было тяжело. Действие укола проходило, но мозг по-прежнему тормозил, ужасно хотелось что-то делать, но даже чтобы приподнять руку требовалось сосредоточиться и думать об этом несколько секунд. Только тогда тело начинало слушаться, но с запозданием, будто в игре с пингом в три сотни.
Ещё этот чёртов плач! Сосед по комнате, – здоровый, низкорослый мужик, рыдал, казалось, уже несколько часов, хотя время Миша не знал – часов тут не водилось. Ни врачи, ни санитары не сообщали время, а просто приходили, когда нужно, делали что нужно и убирались вон, оставляя за собой запах, напоминавший что-то среднее между запахом сладкой алкогольной настойки и мятных конфет. Мужик, имя которого Миша не знал, да и скорее всего в таком состоянии не выговорил бы, всхлипывал, тянул носом, высмаркивался в подушку. Про себя Миша называл его здоровяком, хотя его телосложение никак не сочеталось с почти мальчишеским голосом.
Примерное время Миша мог определить лишь по тому, когда приносили завтрак, обед и ужин, а ещё по мутному зарешёченному оконцу под самым потолком, за которым виднелась частичка неба. Это одна из самых интересных вещей в комнате, наряду с выщербиной в потолке и жёлтым унитазом с трещиной, напоминавшей ему профиль Сталина, но смотреть на него Миша мог только сидя, либо полулёжа, а на это не всегда хватало сил.
Наконец, когда плач здоровяка стал для Миши невыносимым, он решил попросить о помощи:
– Эй, нашачьник! – промямлил Миша. – Начашьник! Эй!
Никто не отозвался. В Мишином мозгу осела тревожная мысль, что он один. Вокруг никого, а плач доносится из его же сознания.
Он с трудом перевернулся, приподнял голову и увидел соседа на том же месте. «Я не один. Слава богу я не один!»– Нашальник! Эй! – продолжал он. В его голове колом засели эти два слова, будто из всего словарного запаса остались только они. – На-шаль-ник… эй! Эй, нашальник!
– Ну чего тебе? – донёсся высокий с хрипотцой голос.
– Нашальник… эй, нашальник… нашальник, эй! Э-эй…
– Ммм… понятно, – сказал голос, – сделай одолжение, заткнись, или скажи что-то членораздельное.
Миша попытался сосредоточиться на плаче и выговорил:
– Тут это… сошед… шосед… он достал… нашальник… вкати ему шего покрепше.
– Чёртовы психи!. . – выплюнул голос и тут же умолк.
Миша продолжал звать, но никто больше не ответил. В камере отключили свет. На его лицо падал лишь отблеск тусклых коридорных ламп. Полночи он слушал плач, комкал руками штанины, ворочался и затыкал уши, пока не провалился во тьму. Очнулся лишь с наступлением утра.