ГЛАВА ПЕРВАЯ
Я пою, а мама плачет. Пою не я — поет вино в моей голове. А мама плачет. Плачет по-настоящему, как могут плакать только матери. Когда мое внутреннее ожесточение, распаленное вином, поднимается до крайней точки и я начинаю надрывно завывать, опираясь на строчки великого поэта:
мама, бедная мама, вынесшая в своей жизни столько страданий и невзгод, вся дрожит от подступивших рыданий, бросается ко мне, обнимает и кричит в отчаянии:
— Лучше бы ты не шел учиться!
Никэ торопится мне на помощь, отвечает словами леса:
Но я уже не слушаю Никэ, слышу лишь элегию леса:
Мама обула меня в свои свадебные сапожки на высоких каблуках, чтобы я не ходил в школу в своих опорках. Эх, знала бы она, какие проклятия посылал я ее красивым сапожкам и как завидовал сверстникам, которые носили свою обувку! Никто не смеялся над их постолами, а над моими бабьими красавчиками потешалась вся школа. На меня указывали пальцами, завидя, окружали, гыкали и улюлюкали. Боясь, как бы я острыми каблучками не попортил каток, меня и близко не подпускали к сверкающему ледяному зеркалу.
Отец упрямо и угрюмо молчал, низко опустив голову. Он не умел плакать. Он умел брать на себя всю вину. И сейчас он упорно молчал, дослушивая песню.
С улицы из-за ограды послышалось урчание трактора. Маленький, юркий, он вкатился прямо к нам во двор. Крохотуля, а силища в нем преогромная! Отец, выбежал с непокрытой головой. Прекратил и я свое пение — прислушался к разговору во дворе. Дождь ли, снег — дорога не ждет! Можешь заливаться ли соловьем, выть ли по-звериному — жизнь идет своим чередом, своим порядком, по своим, часто неписаным законам.