Николай Алексеев
Розы и тернии
© ЗАО «Мир Книги Ритейл», 2011
© ООО «РИЦ Литература», 2011
Часть первая
I. На медведя
В ясный зимний день, в начале января 1598 года, по одной из московских улиц шел молодой боярин. Это был среднего роста плечистый молодец. От его краснощекого лица веяло здоровьем; серые большие глаза приветливо смотрели из-под темных бровей.
Мороз стоял крепкий. Но молодой боярин или был привычен к холоду, или слишком жарко вращалась кровь в его здоровом, молодом теле, только он не старался поплотней завернуться в свою шубу, подобно встречным прохожим, и даже расстегнул ее ворот. Невысокая шапка «мурманка» была несколько сдвинута на затылок, и свесившаяся с плоской тульи золотистая кисть касалась выбившейся пряди темно-русых волос. Судя по пришитой к боку шапки петле, в середине которой горел кровавым светом крупный рубин, по богатству шубы, молодой боярин должен был обладать не малым достатком. Так и было на деле: отец его, князь Фома Фомич Щербинин, славился в Москве своим богатством и, в ровной мере, скупостью. Правда, себе старый князь не отказывал ни в чем — его дом был лучшим в городе после дома правителя Бориса Федоровича Годунова, в конюшне стояли прекрасные кони, но никто никогда не слышал, чтобы Щербинин помог кому-нибудь, и в годину народных бедствий — голода, мора — только он один оставался глух к стонам бедняков. Сын его, Алексей Фомич, был не таков — он был добр и отзывчив на просьбу о помощи.
Молодой боярин шел не спеша.
— Алеша! — долетел до него окрик.
Алексей Фомич быстро обернулся:
— А! Павел!
— Ты куда это пешью бредешь?
— Да я к тебе зайти посидеть думал.
— А я от тебя… Сказали мне, что тебя нет, что недавно ушел ты только, пустился я вдогонку, — говорил Павел, высокий, богатырски сложенный мужчина.
Он одет был много беднее своего приятеля, но зато был гораздо красивее его лицом. Белокурая густая борода лопатой падала на широкую грудь, из-под шапки выбивались кольца непокорных вьющихся волос, синие глаза казались глубокими, как море, и от взгляда их должны были трепетно забиться сердца многих красоток.
— Али дело есть? — спросил Алексей, остановясь с приятелем на краю дороги.
— Есть. Тебе сегодня в Москве делать нечего?
— Совсем нечего, инда скучища берет!
— Поедем-ка мы медведя травить.
— А разве выследил?
— Намедни холоп мне сказывал, что в леску, верст десятка за два от города, заприметил берлогу.
— Что ж, я рад. Вишь, погодка-то какая благодать!
— Мы на рогатину его возьмем, коли не больно матерый… Прихватим с собой и ручницы.
— В санях поедем или верхами?
— В санях удобней…
— Ну, ин, ладно! Так я пойду снаряжаться. Велю тройку запрячь самых что ни на есть горячих коней… Пойдем со мной, что ли?
— Нет, и мне надо собраться. Я живой рукой прибегу к тебе.
— Так прощай пока.
Приятели разошлись.
— Слышь, Алеша! — окликнул Павел приятеля.
— Что? — обернулся тот.
— Холопей, слышь, не бери! Куда их? Только коням тяжелее.