Надежда Александровна Лухманова
Ложь
I
Дмитрий Александрович Бахмутов сидел на низеньком диванчике, курил, и в спокойной, приятной полудремоте следил за движениями жены.
В будуаре, обтянутом светлым кретоном, было тепло, чуть-чуть слышался запах Vera Violette, всюду полутени, полутона, кружева, банты, букеты в небольших японских вазах, и только сплошной красный ковёр проглядывал сочными багровыми пятнами.
Перед большим трюмо, освещённым шестью свечами, горевшими по три в боковых бра, стояла стройная, тоненькая Екатерина Владимировна и без помощи горничной устраивала причёску из своих густых чёрных волос. Широкие рукава белого пеньюара скользнули и обнажили до плеч тонкие, смуглые руки. Тень стройного тела, с поднятыми руками, отражавшаяся на противоположной стене, напоминала собою античную вазу. Широкий, нежный лоб, большие, изменчивые, серые глаза, тонкий нос, острый, худенький подбородок и довольно большой рот, с замечательно красными губами, придавали оригинальную, условную красоту Екатерине Владимировне… Нервность и вечное подчинение каждому впечатлению сделали то, что молодая женщина была прелестна и дурна по несколько раз в день. Теперь она была вся погружена в вопрос: «Какое платье одеть?» И взгляд её скользил по трём, разложенным на широком отомане в глубине будуара. Белое, серо-розовое, как внутренность перламутровой раковины, и чёрное кружевное.
«Где это? — думала она, — в „Cherie“, кажется!. . Чьё это „Cherie“?. . Гонкура или Доде?. . Там есть культ собственной красоте и артистический подбор материй и цветов, вызывающих и возвышающих красоту… Ах! У нас никто и ничего подобного не понимает»…
— Митя! Какое мне платье одеть?. .
— А?! — Дмитрий Александрович открыл глаза. — Я не знаю, Катюша… Какое хочешь… — брови жены его дрогнули, он взглянул на платья. — Да вот, я думаю, чёрное… ведь в оперу, в ложу стоит ли надевать светлое?
— Как глупо! Куда же люди и одевают светлое? И так у нас театры, как какие-то тёмные сараи. Сама чёрная, платье чёрное, — чистая донна Анна.
— Так надень, Катюша, белое.
— Ну, да, я буду как муха в молоке?
— Ну, так…
— Ну, так, понятно, серое, так как здесь их три. Никогда, никогда ты не дашь совета сразу, горячо, сообразуясь с чем-нибудь!. . А просто так, лежат — три платья, он их подряд и называет.
— Ведь ты тоже остановилась на этих трёх, раз что они тут лежат.
— Так ведь платье это один общий фон; есть же к ним цветы, ленты, перья. Ну, надо же соображать!
Дмитрий Александрович молчал.
В комнате рядом вдруг что-то звякнуло, покатилось, и послышалось подавленное: «Ах!»
Екатерина Владимировна побледнела, выпустила из рук волосы и бросилась туда.
— Вы опять, Маша, что-то разбили!. . Ну, так и есть, это моя любимая японская чашка… Зачем вы трогаете?. . Зачем берётесь мыть, если вы не умеете; у вас не руки, а грабли!
Горничная, вся красная, подняла с пола черепки и глупо прикладывала их одни к другим.
— Виновата, барыня, выскользнула из рук.
— Вы всегда виноваты!. . Что же мне в том, что виновата… Я всегда пью из этой чашки… Вас выгнать надо!. .