Николай ИВАНОВСКИЙ
ДАЛЬШЕ СОЛНЦА НЕ УГОНЯТ
Теплым июльским утром, когда зеки спешили на развод по звону рельсы, голая Любка раскачивающейся походкой шла к вахте, выставляя напоказ покатые бедра, скрестив руки на груди так, что большие коричневые соски стояли торчком. От них расползались синие татуировки-звездочки. Возле Любки, то забегая вперед и заглядывая ей в лицо, то отставая, испуганно шнырял старший надзиратель Кочка.
— Вот те на! Попалась все-таки! — крикнули из колонны.
Молодые парни из бригады скреперистов смотрели на Любку с пронзительным любопытством, пожилые откатчики отворачивались, и кто-то из них даже сплюнул себе в ноги: "Срамота-то какая!" — и все же провел оценивающим взглядом по женской груди и бедрам.
А когда Любка прошла мимо бригады урок, ей крикнули вслед:
— Что, шалашовка, фраерам подмахивать стала?
Она резко обернулась и с усмешкой, нараспев, грудным голосом протянула:
— Не бойся-я, не изо-о-трется-я-я!. .
Взрыв хохота потряс колонну.
И Сенька Кудрявый (Любка узнала его по голосу), взмахнув в ее сторону кулаком, прошипел:
— Ну, погоди, сука!
Уже на крыльце вахты Любка вновь повернулась к колонне и, откинув рукой длинную прядь русых волос за плечи и притоптывая ногой в такт словам, чуть ли не пропела:
— Одна-а-а пого-о-о-дила, в роддо-о-м угоди-и-ила-а! ...
И снова хохот и свист оглушил колонну.
В бригаду бурильщиков, стоявших последними в колонне, пригнувшись и озираясь по сторонам, на ходу пытаясь одной рукой попасть в рукав шахтерской куртки, другой — придерживая концы не застегнутого ремня на брюках, бежал Степка Фитиль.
Длинный и тощий, с обмороженными щеками, на которых даже летом не проходили бурые пятна, Степка пришел этапом на рудник глубокой осенью из штрафной зоны, где пролежал пластом несколько месяцев в больничке.
У вахтенных ворот,— когда их пригнали, человек двадцать, изможденных и оборванных,— старший надзиратель Кочка спросил у начальника конвоя, заглядывая в Степкино "личное дело".
— А это что за дылда?
— Фитиль! Дунь — и упадет! В больнице "дуба" давал... а вишь, выжил! — оскалился рослый начальник конвоя.
— А ну, жми в пятый барак, до дохтура кантуйся! Да сиди там, а то по кочкам понесу! — сказал, мелко смеясь, Степке Кочка.
Степка торопливо шагнул к открытым воротам, но поношенные брезентовые ботинки на шинных подошвах разъехались в стороны, и он, пытаясь удержаться на ногах, взмахнул беспомощно длинными руками, не удержался и плюхнулся тощим задом в грязь. К нему подскочил Кочка, схватил двумя руками за воротник бушлата, помогая подняться, дернул на себя — воротник треснул,— и надзиратель оказался тоже в грязи на заднице.
Конвойные, запрокинув головы, ржали. Начальник конвоя, надув толстые щеки, аж присел, схватился за живот и так загоготал, что стоящие за его спиной зеки невольно прижались друг к другу.
Рассвирепевший Кочка вскочил, ткнул Степку сапогом в бок, ахнул, взглянув на свою новую шинель, схватился за подол и, сделав "свиное ухо", стал размахивать им перед Степкиным носом, визгливо приговаривая; "Ах, ты, гад пархатый! Новую шинель... получай за это!" — и несколько раз подряд провел грязным краем подола по Степкиному лицу.