Валерий Болтышев
Огоньки
***
… Не обратил сначала внимания и отнесся с презрением. Но, однако, разговор продолжался. Слышу – звуки глухие… и при всем том внятные и очень близкие.
Иван Брыкин умер. Явление, конечно, грустное, но естественное – как говорится, все там будем. Как это с ним произошло, Брыкин не заметил, что тоже, в общем-то, естественно (тем более, почил он в стадии сильного опьянения по случаю аванса). И когда он очнулся…
Очнулся?
Вот здесь-то и начинается неестественное. Даже – противоестественное. И все-таки он очнулся.
Сказать, что он открыл глаза, нельзя, поскольку он их не открывал, но Брыкин вдруг увидел над собой застиранное небо и увидел, как из него, из этого неба, сыплется снежная крупа.
«Значит, не дошел»,– подумал Брыкин. Он имел в виду – не дошел до дому. Кое-что он, в общем-то, помнил: как вышел, помнил, как подобрал у дороги серого котенка – дочке, решил, она любит. Котенок согрелся и тарахтел, а Брыкину было холодно и ехать далеко. Потом он лежал на спине и глядел под подол мужику с посылочным ящиком, а кто-то выкрикивал:. «Куда идет? Куда идет, говорю?», и кто-то-ходил вокруг, но его не трогали, а за пазухой возился котенок.
Теперь в небе висело лицо жены. «Туши свет,– подумал Брыкин. – Сейчас начнется…»
Но тут его накрыли крышкой и стали заколачивать. Потом он почувствовал, что его куда-то опускают, и услышал, как по крышке стучат комья земли.
– Это че это? – недоуменно пробормотал Брыкин. – Хоронят, что ли?
– Он сомневается! Слышите? Сомневается!– раздался рядом задорный стариковский голосок. – Великолепно!
– Думал, видать, воскрешать кинутся,– сипло проговорил другой голос.
А третий хмыкнул и сказал:
– Не дай бог еще атеист. Нам вон и. одного воинствующего за глаза…
– Ну, как там теперь, наверху? – перебил старичок.
– Осень?– Ну…– полувопросительно ответил, Брыкин. Он как-то ничего не мог понять: проснулся на улице, потом похоронили, потом…
– И что? Холодно? – наседал старичок.
– Ну… В польтах ходят.
– Замечательно! – воскликнул старичок. – Слышишь, Вера? В польтах…
– Погодите, люди,– осмелев, вставил Брыкин. – Так это где я? Это че, меня похоронили, что ли? А?
– Начинается… Поиски себя и своего места,– раздраженно проговорил тот, кто подозревал в Брыкине атеиста. – Пойду к монаху, все веселее.
– Виктор, только умоляю,– услышал Брыкин дородный женский голос. – Только умоляю – оставьте при себе ваши пошлости! От вашего веселья, извините…
– Да тихо вы! – перебил сиплый. – Тихо! – И страстно добавил: – Там водку пьют!
Все замолчали. Сверху доносилось упругое бульканье водки и позвякивание рюмок.
– Почем она сейчас?-шепотом спросил сиплый.
– За три шестьдесят не достанешь,– ответил Брыкин. – Четыре двенадцать, а то и сорок две.
– Ишь ты! – удивился сиплый. – Да на закусь еще!
– А что, разве раньше дешевле была? – поинтересовался старичок. – По-моему, так же.
– Не встревай! – обиделся сиплый. – Так же! Что ты про нее знаешь-то!. . О, вроде по второй начали!-И пояснил:– Легче идет.
– И это – тема для беседы! – страдальчески выговорил женский голос. – Там монах, тут – водка! А я ведь просила тебя, Жан, я умоляла – давай переедем в Ленинград. Вот, вот результат твоего упорства, твоего хождения в народ!