Читать онлайн «Личная версия»

Не люблю вещунов, гадалок и тем более гадателей. Возможно, это идёт из дальнего-дальнего детства. На наш отъединённый, хотя и совершенно разгороженный, двор часто забредали цыгане. Они даже табором своим парусиновым чаще всего становились на выгоне напротив нас. На каких-то их неведомых птичьих картах выгон наш значился гаванью – доселе надутые, над повозками, паруса обвисали тут, как при капитуляции. Мужики лудили по дворам прохудившуюся посуду, бабы же, цыганки, похожие на ярких и крупных осенних навозных мух, просто попрошайничали или назойливо предлагали погадать. Привечала их матушка или нет, не помню. Вряд ли. Сызмальства, как теняющаяся цыганская кобыла, впряжённая в непосильный воз, рано оставшаяся один на один с нуждою и то и дело падавшая под нею на сбитые в кровь коленки и чудом поднимавшаяся вновь, она, я думаю, не жаловала всех, особенно баб, коим на роду, вообще-то, написано тужиться, рвать, на издыхании, постромки и жилы, всех, кто непостижимым для неё и потому предосудительным чудом удачлив был на лёгкий, даровой хлеб.

Но почему-то одна цыганка на нашем дворе задержалась. Насколько я помню, она была молодой и даже чистой, пожалуй, даже почище матери, вечной доярки-свинарки-птичницы. Мать, кажется,

даже покормила её и дала в дорогу хлеба. Они о чём-то говорили, я, лет пяти, крутился в стороне.

Цыганка просила мою матушку отпустить меня с нею!

Что было тому причиной, не знаю. Может, какая-то неловкая материна жалоба – видимо, цыганка сумела разговорить её. Или жестокая бедность наша, которая лезла в глаза из каждого угла (как раз углов-то во дворе и в помине не было). То, что у матери, матери-одиночки, как то сплошь и рядом – спасительно для будущего России и погубительно для них самих – бывало в тогдашней, послевоенной жизни, кроме меня, старшего, в подоле возились ещё двое? Куда ей одной, с такой-то поклажею?

Одним ртом меньше – кобыле легче.

Или то, что те, двое, в подоле, – белобрысые, а я, старшой, черномазый, явно приблудный, вполне возможно даже – цыганский?

Цыгане проходили, подкову уронили…

А может, она сама недавно потеряла своего, ещё более черномазого, и теперь тосковала – взяла б меня за смуглую, в цыпках, ладонь да и вывела бы с этого голого, как вывернутый карман, двора – с таким, прирезанным, довесочком ей и побираться бы, на жалость бить легче стало бы?

Я обмер. Как же застучало у меня в висках!

Сейчас вот возьмёт моя матушка и – откажется от меня, неслуха. Я не знал тогда, что цыгане обладают гипнозом – и впрямь могла бы совершенно спокойно вывести меня со двора – в степь, что открывалась сразу за сгнившей нашей загатою так же, как сразу же над нашей трубою, тоже похилившейся, раскрывалось, ещё бездоннее, небо.

Мать как-то странно, будто во сне, засмеялась и, приобняв цыганку за плечи, сама повела её со двора.

Стук у меня куда-то переместился.

А вообще-то шли они как-то очень медленно. Сострадательно – ну, как две погорелицы.