Время неумолимо проходит вперед. Его калибровка идет не только по отрезкам — часам, минутам, годам, но и по событиям. Иногда личным, а иногда государственным. Этот временной поток, в котором мы существуем, влечет нас и влечет. Ясно, куда. К светлому будущему (что маловероятно, но обнадеживает).
Эйнштейновская теория относительности приложима к огромным скоростям и пространствам. Это важная теория, Эйнштейну большое спасибо. Но мы-то здесь ни при чем. Можем только порассуждать на эту тему. И то, если хорошо образованны, достаточно умны и не заняты разными глупостями. Таких людей немного. Я вряд ли к ним принадлежу. По указанным причинам.
Я ощущаю ушедшее время по тем людям, которые мне когда-то встретились и запомнились своими поступками. Они наплывают на меня из далекого и не очень далекого прошлого. Иногда радуют, чаще огорчают, но всегда рождают тоскливо-сладостное чувство ностальгии. И просятся на бумагу.
Вот и получаются рассказы о прошлом. Маленькие песчинки, которые опять же несет время. Куда? Все туда же.
Дедушка Берл (по-русски — Боря) был аккуратистом. У него все располагалось ровненько, по линеечке. Ботинки на микропоре рядышком в прихожей, носки в шкафу стопочкой, подтяжки, скатанные трубочкой и перевязанные тесемкой бантиком. Так же трепетно он соблюдал и утренний ритуал чаепития. Вернее, кофепития.
Каждое утро, ровно в девять, мелкими шагами он входил в кухню.
При полном параде: рубашка застегнута на все пуговицы, подтяжки ровно и симметрично на плечах, брюки неброского цвета отглажены в стрелочку.Мужчина пришел пить утренний кофе. Невестка немедленно подавала все необходимые ингредиенты: чашечку кофе, два кусочка тростникового сахара (он полезнее рафинада), молочник со сливками и, конечно, свежую газету. Какую именно — неважно. Дедушка Берл все равно не знал русского языка. Так, несколько фраз для общения. Родным для него был идиш.
Он пил кофе мелкими глотками и, надев очки в простой металлической оправе, просматривал газету. Вертел ее в руках, шуршал, как заядлый читатель, по картинкам определял — где верх, а где низ. Допив кофе, он небрежно складывал газету, снимал очки и говорил по-еврейски всегда одну и ту же фразу: “Ол лыгн!” — “Все врут!”. И был недалек от истины. Мудрый человек.
Мама поручила отцу провести со мной воспитательную беседу. Мол, сын вошел в подростковый возраст, опасно влияние улицы, приятели наговорят черт-те что. Лучше, если основные жизненные знания ребенок почерпнет из беседы с собственным отцом.
Мы жили в коммуналке, у нас была одна большая комната, перегороженная шкафами, комодами, буфетом-хельгой. Нас было четверо. Мама пыталась выгородить автономную площадь каждому члену семьи. Я сидел в своем закутке и случайно подслушал ее пламенную речь. Удивился.
Отец всячески отнекивался и фырчал. Не любил разводить турусы на колесах, да еще и дипломатничать. Но женщину не переубедишь, а маму особенно. Она была человеком упорным и строгим. Могла бы и сама со мной поговорить, но предполагались некоторые нюансы беседы.