О мертвых мы поговорим потом. Смерть на войне обычна и сурова. И все-таки мы воздух ловим ртомПри гибели товарищей. Ни словаНе говорим. Не поднимая глаз,В сырой земле выкапываем яму. Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас Остался только пепел, да упрямоОбветренные скулы сведены. Трехсотпятидесятый день войны. Еще рассвет по листьям не дрожал,И для острастки били пулеметы…Вот это место. Здесь он умирал —Товарищ мой из пулеметной роты. Тут бесполезно было звать врачей,Не дотянул бы он и до рассвета. Он не нуждался в помощи ничьей. Он умирал. И, понимая это,Смотрел на нас, и молча ждал конца,И как-то улыбался неумело. Загар сначала отошел с лица,Потом оно, темнея, каменело. Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней. Запри все чувства сразу на защелку. Вот тут и появился соловей,Несмело и томительно защелкал. Потом сильней, входя в горячий пыл,Как будто настежь вырвавшись из плена,Как будто сразу обо всем забыл,Высвистывая тонкие колена. Мир раскрывался. Набухал росой. Как будто бы еще едва означась,Здесь рядом с нами возникал другойВ каком-то новом сочетанье качеств. Как время, по траншеям тек песок. К воде тянулись корни у обрыва,И ландыш, приподнявшись на носок,Заглядывал в воронку от разрыва. Еще минута. Задымит сиреньКлубами фиолетового дыма. Она пришла обескуражить день. Она везде. Она непроходима. Еще мгновенье. Перекосит ротОт сердце раздирающего крика, —Но успокойся, посмотри: цветет,Цветет на минном поле земляника.
Лесная яблонь осыпает цвет,Пропитан воздух ландышем и мятой…А соловей свистит. Ему в ответЕще — второй, еще — четвертый, пятый. Звенят стрижи. Малиновки поют. И где-то возле, где-то рядом, рядом. Раскидан настороженный уютТяжелым, громыхающим снарядом. А мир гремит на сотни верст окрест,Как будто смерти не бывало места,Шумит неумолкающий оркестр,И нет преград для этого оркестра. Весь этот лес листом и корнем каждым,Ни капли не сочувствуя беде,С невероятной, яростною жаждойТянулся к солнцу, к жизни и к воде. Да, это жизнь. Ее живые звенья,Ее крутой, бурлящий водоем. Мы, кажется, забыли на мгновеньеО друге умирающем своем. Горячий луч последнего рассветаЕдва коснулся острого лица. Он умирал. И, понимая это,Смотрел на нас и молча ждал конца. Нелепа смерть. Она глупа. Тем болеКогда он, руки разбросав свои,Сказал: «Ребята, напишите Поле:У нас сегодня пели соловьи». И сразу канул в омут тишиныТрехсотпятидесятый день войны. Он не дожил, не долюбил, не допил,Не доучился, книг не дочитал. Я был с ним рядом. Я в одном окопе,Как он о Поле, о тебе мечтал. И может быть, в песке, в размытой глине,Захлебываясь в собственной крови,Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:У нас сегодня пели соловьи». И полетит письмо из этих местТуда, в Москву, на Зубовский проезд. Пусть даже так. Потом просохнут слезы,И не со мной, так с кем-нибудь вдвоемУ той поджигородовской березыТы всмотришься в зеленый водоем. Пусть даже так. Потом родятся детиДля подвигов, для песен, для любви. Пусть их разбудят рано на рассветеТомительные наши соловьи. Пусть им навстречу солнце зноем брызнетИ облака потянутся гуртом. Я славлю смерть во имя нашей жизни. О мертвых мы поговорим потом.
Книгогид использует cookie-файлы для того, чтобы сделать вашу работу с сайтом ещё более комфортной. Если Вы продолжаете пользоваться нашим сайтом, вы соглашаетесь на применение файлов cookie.
