Юрий Яковлев
«Жених и невеста»
* * *
В редакцию детской газеты пришло письмо. Короткое, как телеграмма. Взволнованное, как сигнал тревоги:
— Я влюбилась! Напишите, что делать?!
Это тревожное письмо кочевало по всей редакции из комнаты в комнату, и взрослые люди чесали затылок и говорили:
— М-да, что же ответить?
А отвечать надо было. И тогда это письмо переслали мне:
— Попробуйте, может быть, сможете ответить.
Я взял письмо.
И отвечал на него… в течение нескольких лет.
Бывают такие вопросы, на которые отвечают одним коротким словом: да или нет.
Вопрос, который задала девочка в письме, был очень короток, зато ответ на него…
Ответ! Некоторые ребята думают, что взрослые могут ответить на любой вопрос. И, посылая письмо в редакцию, надеются, что там-то наверняка есть нечто напоминающее последнюю страницу задачника, где собраны правильные ответы на все задачи. К сожалению, а скорее, к счастью, такой странички нет: на жизненные вопросы нельзя ответить односложно и точно. Иначе жизнь была бы серой и одноцветной, а не полной борьбы и поисков!
Но писатель, как мне кажется, может помочь человеку самому решить жизненную задачу. И я решил пойти именно по этому пути. Я не изобретал готовые ответы и не составлял рецепты. Я внимательно присматривался к тем удивительным и прекрасным отношениям, которые возникают между мальчиками и девочками, вспоминал свое детство и отрочество — и писал рассказы. И, возможно, эти рассказы помогут разобраться моим дорогим читателям в своих чувствах.
Эта книга не обычная. Это ответ на письмо. На короткое тревожное письмо: «Я влюбилась! Напишите, что делать?!»
Письмо Марине
Он стукнул перышком и вывел первое слово: «Марина». Он долго думал, прежде чем написать это слово. Оно должно быть не первым, а вторым. А перед ним ему хотелось написать «дорогая», или «милая», или «самая лучшая».
В его голове пронеслась целая вереница слов. Они были скрыты и звучали вполголоса, словно кто-то произносил их шепотом.
Он испугался этих слов. И поэтому, когда написал «Марина», ему сразу полегчало.
Он грыз кончик тонкой оранжевой ручки и раскачивался на стуле, словно хотел научить стул стоять на двух ножках.
Оказывается, писать письма — трудное дело. Потруднее алгебры.
Он перестал качаться и уставился в одну точку. И увидел перед собой Марину. Он увидел ее так отчетливо, словно сидел сейчас за партой. Он видел ее профиль: каштановые волосы, белый лоб, ровный нос. Румянец не на щеке, а повыше — на скуле. Он так хорошо изучил Марину, что мог бы ее нарисовать по памяти.
Когда на уроке он смотрел в сторону Марины, из оцепенения его выводил голос учительницы:
— Почему ты смотришь в сторону?
Он вздрагивал и невпопад отвечал:
— Я смотрю в тетрадку.
— А надо смотреть на доску, когда я объясняю.
Хорошо, он будет смотреть на доску. Доска скрипела. Мел крошился. Цифры казались ему какими-то непонятными знаками, лишенными всякого смысла. Он смотрел на доску, а видел Марину, словно учительница рисовала ее портрет на доске.
Потом началась зима. Шел снег. Это спускались с неба миллионы маленьких раскрытых парашютов. Целый десант.