Петер Хандке
Детская история
Так закончилось лето.
А следующей зимой…
1
В круг представлений подростка о будущем входило и представление о том, что когда-нибудь он будет жить вместе с ребенком. В его сознании это связывалось с бессловесной союзностью, переглядыванием, присаживанием на корточки, неровным пробором, счастливой равновесностью близости и отдаленности. Один и тот же свет окрашивал этот повторяющийся образ: сумрак собирающегося дождя, в пустом дворе, посыпанном крупным песком и обрамленном каймой травы, перед домом без ясных очертаний, но всегда ощущаемым спиной, под сводом сомкнувшихся крон высоких раскидистых деревьев, шуршащих тут и там. Мысль о ребенке была столь же естественной, как и две другие надежды, отнесенные к будущему, одна из которых рисовала жену, определенно предназначенную ему и уже давно движущуюся тайными кругами в его направлении, другая же обещала такую профессию, существование в которой сулило лично ему достойную свободу, – все эти три мечты, надо сказать, ни разу не совмещались в одной картине.
В день, когда появился на свет желанный ребенок, взрослый стоял на спортивной площадке возле роддома. Было яркое солнечное воскресное утро весны, в больших футбольных воротах – лужи, превратившиеся за время игры в грязное месиво, от которого теперь шел пар. В больнице он узнал, что опоздал: ребенок родился. (Честно признаться, он немного побаивался и не очень хотел быть свидетелем того, как проходят роды. ) Его жену, с пересохшими белыми губами, провезли мимо него на каталке. Еще ночью она лежала совсем одна в родильном зале, который и так почти всегда пустовал; когда он принес ей что-то из забытых дома вещей, оба они, мужчина, застывший в дверях с полиэтиленовым пакетом в руках, и женщина на высокой металлической кровати посреди голой комнаты, на одно мгновение исполнились глубокой нежности. Помещение довольно большое. Они находятся на непривычном расстоянии друг от друга. Между дверью и кроватью блестит холодный линолеум в белесом жужжащем неоновом свете.
Резко включившиеся лампы не испугали и не удивили женщину, которая обратила лицо к вошедшему в мерцании еще не разгоревшихся трубок. За спиной вошедшего остались просторные полузатененные коридоры и лестничные клетки здания, которые сейчас, далеко за полночь, заключали в себе атмосферу неповторимого, несокрушимого мира, сообщавшегося пустынным улицам города.Когда взрослому показали через стеклянную перегородку младенца, он увидел не новорожденного, но совершенного человека. (Только на фотографии потом получилось обычное лицо грудничка. ) То, что это была девочка, вполне устроило его; хотя и в другом случае, – позднее он понял это, – он испытал бы ту же радость. За стеклом ему показывали не «дочь», а дитя. Мужчина думал: «Оно довольно. Ему нравится на этом свете». Сам факт наличия этого ребенка без особых опознавательных признаков излучал веселость, – невинность была формой духа! – эта веселость незаметно просочилась сквозь стекло и передалась взрослому, связав обоих, которые станут отныне и навсегда сообщниками. Солнце светит в зал, они на вершине холма. То, что человек ощутил при виде ребенка, не было просто чувством ответственности, это было еще и страстное желание защищать его, необузданное и дикое: ощущение, будто ты твердо стоишь на обеих ногах и в тебе прибывает сила.