СЕРГЕЙ ПОДГОРНЫЙ
ВЗГЛЯД С НЕХОЖЕНОЙ ТРОПЫ
ВТОРАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ
1
Раздался резкий хлопок, и машина тут же клюнула капотом вправо. Швартин машинально, с окаменевшим лицом, вдавил педаль тормоза; под колесами захрустела оплавленная солнцем щебенка.
— Приехали… — сказал Швартин через полминуты, откидываясь на спинку сидения, пережидающе вздыхая и вытирая локтем со лба пот.
— Скат?… — полувопросительно произнес Евтеев; болезненно морща худое, длинное лицо, он тер ушибленный висок.
— Да, — сказал Швартин, потом открыл дверцу и устало вылез из машины.
Солнце уже переползло зенит, но лишь сильнее давило тяжелым зноем. Зной опускался сверху — с ярко-голубого, без единого облачка неба, зной поднимался из-под ног от черного от солнечного загара щебня. Каменистая, ни единого кустика травы лощина, окруженная каменистыми холмами, в которой у них лопнул правый передний скат, была как исполинская духовка. Дрожали ясно зримые, струящиеся вверх потоки воздуха; впереди, у изгиба лощины, виднелся уже привычный мираж: озерко с темно-синей водой.
— Черт… не мог лопнуть перед закатом, — устало, с вялым раздражением посетовал Швар-тин, тяжело опускаясь на корточки в короткой тени машины. Евтеев присел рядом, протянул пачку сигарет. Ветра почти не было. Метрах в трех от них, легко перебирая волосатыми ножками, пробежала фаланга.
Евтеев посмотрел на нее с невольным отвращением и испугом, Швартин — почти равнодушно.— Спешить не будем, — затягиваясь противно хрустящей в пальцах сигаретой, сказал он, провожая фалангу взглядом. — Натянем тент, немного отдохнем… Ты есть не хочешь? Евтеев лишь покачал головой: какая еда? Сейчас бы холодного кваса…
Он не думал, что будет так плохо переносить жару, становился вялым уже через час после восхода безжалостного гобийского солнца, к обеду чувствовал полную разбитость, острую боль в голове, и оживлялся лишь после захода, когда сухой невыносимый зной начинал сменяться острой прохладой.
Они натянули тент и легли на расстеленное в его тени одеяло. Евтеев почувствовал, как только что выпитый теплый чай выступил густой испариной по всему телу, заструился ручейками пота. Швартин, раскинув в сторону руки, вскоре задремал. Невольно завидуя его железному здоровью и выносливости, Евтеев старался последовать его примеру, но боль в голове не давала уснуть. Он лежал, страдая от уже душного — теперь, под тентом — зноя, безнадежно мечтал о прохладном ветерке, туче, которая закроет солнце и разразится проливным дождем (какое было бы наслаждение стоять, смеясь от счастья, под его тугими струями!. . ), пытался целенаправленно думать, систематизировать свои впечатления последних дней, но мозг наполняла мутная, вязкая пустота, в которой путались и растворялись обрывки мыслей, и он оставил эти попытки, лежал, распластанный, на одеяле и, закрыв глаза, боролся со зноем и головной болью.
Вдруг снова вспомнился — и Евтеев опять удивился навязчивости этого воспоминания — тот несчастный случай, дорожно-транспортное происшествие, невольным свидетелем которого он стал в конце апреля утром.