Юлия Плотникова
Пуская мыльные пузыри
Владимир Набоков, «Лолита»
Школа
В классе было холодно. Тюлевые занавески поднимались на сквозняке ввысь, задевая портфели, парты, стулья, тетрадки. Розовая тетрадь раскрылась на ветру, тускнеющее октябрьское солнце освещало бесформенные кляксы, размашистый почерк, наклоненный вправо, и много, очень много красной пасты. Со звонком, по традиции, все дети были вытолкнуты в коридор, чтобы не простудились. Недовольные одиннадцатилетки, оставившие в классе свои игрушки, фитюльки, вещицы для розыгрышей и фокусов, надували губы, ворчали. Из каждого уголка, каждой компашки доносилось недовольное, почти ненавистное: «Пузыриха».
Окно было открыто настежь. Облака скользили по небу, по-летнему голубом. Учительский стол стоял впритык к подоконнику. Любовь Григорьевна могла видеть все, что происходило в школьном дворе. Впрочем, ничего нового на четвертом году работы в школе она увидеть не могла. Первоклассники бесились, плюхались с разбега в сухие опавшие листья. «Скоро придет Вадим Петрович и прогонит их», – подумала без интереса Любочка.
Она громко вздохнула, зная, что никто ее не услышит. И выпустила целую стаю маленьких, радужно переливающихся мыльных пузырей. Ветер подхватил их и унес куда-то ввысь, к облакам. Любочка улыбнулась. Выпустила еще. На этот раз пузыриков было меньше. Мыло кончалось. Четвертая баночка за месяц. Шестая за четверть.
«Тяжелый будет год», – снова вздохнула Любочка.Она знала и о своем прозвище среди детей (хотя, впрочем, и учителя-коллеги за глаза порой называли ее так), и о том, что ученики ее недолюбливали (хотя, впрочем, и она их недолюбливала).
Любочка мечтала учить детей заинтересованных, жаждущих знаний. Становясь учительницей, она мечтала о таких учениках. Возможно, она надеялась встретить свое подобие, подружиться, помочь выявить скрытые таланты неуверенной в себе, но умной и прилежной девочке. Отработав первый год, Любовь Григорьевна сделалась более реалистичной. Она поняла, что большинству учеников (особенно в возрасте от одиннадцати до тринадцати лет, Боже, самый ужасный возраст) абсолютно не интересна литература, и все же ждала тех, кто хотя бы немного был заинтересован, хотя бы чуть-чуть. Второй год работы, можно сказать, окончательно спустил ее с небес на землю. Она ждала, что ученики будут стараться, ну хоть немного, ради оценок. Но и этого она не дождалась. Дети чуяли слабость и сердобольность молодой учительницы, словно дикие звери – кровь сдыхающего животного. За три года Любочка поставила всего четыре двойки, три из которых исправила на следующий же день, выслушав слишком уж жалостливые, неправдоподобные, выдуманные на ходу рассказы о больных бабушках, дедушках или собаках.
Четвертый год Любочка встречала в глубокой меланхолии. Любочка истосковалась по любви, по радости, по веселью. Любовь никто не любил. Лет в семнадцать ее смешили эти слова. «Любовь никто не любил» или «Любовь не знала любви». Но лет в двадцать перестала смеяться. Ей было не до смеха. Она плакала.