Марк Аврелий
К себе самому
Человек в восприятии Марка Аврелия
Книга римского императора и философа Марка Аврелия (121–180 н. э. ) называется «Тά είς έαυτòν». Буквально это название переводится как «То, что обращено к себе самому». Но в действительности эта книга – не просто мысли, обращенные к себе самому, а это
Читая эту книгу, трудно отделаться от впечатления, что в лице Марка Аврелия этот мировой разум разглядывает его самого, тебя и всех нас, но не презрительно и снисходительно, а именно благосклонно. И чувствуешь, как сильно этот бог древних греков и римлян отличается от мстительного и ревнивого библейского бога, который за хорошее поведение при жизни сулит тебе персональную келью в раю после смерти (видение протопопа Аввакума), а за плохое грозит вечными посмертными муками в геенне огненной (как будто их на земле мало!) и все время занимается нравственной дискриминацией людей, деля существ, принадлежащих к одному и тому же роду, на званых и избранных, на пшеницу и плевелы, на козлищ и овец с прозрачным намеком, что тот, кто уверует в него и будет жить по его программе, – избранный и пшеница, а кто нет, тот сорняк и козел! Марк Аврелий и тот бог, от имени которого он говорит, относится к людям куда более терпимо и не требует от них того, на что они по слабости человеческой природы не способны. Мало того, он считает, что порок в мире так же необходим, как и добродетель, хотя для человека лучше предпочесть последнюю. О тех, которые предпочитают порок, он говорит без гнева и миролюбиво, замечая однажды: «Ведь и в таком нуждается мир». Читая записки Марка Аврелия, чувствуешь, что не так уж и страшно это царство римского кесаря, как нас пытались уверить христианские богословы вроде Августина Блаженного, потому что дай бог всякому государству иметь такого мудрого кесаря, каким был Марк Аврелий.
Конечно, создать в этом мире государство по образцу идеального государства Платона невозможно, но опыт Марка Аврелия показывает, что в себе самом такое государство организовать можно. Разум должен играть роль царя в этом внутреннем государстве, и недаром о неразумном человеке говорят «без царя в голове». Царь же или император является воплощением разума во внешнем государстве, и Марк Аврелий как император был именно воплощением государственного разума.
Он отличался кротостью и справедливостью, и, хотя при нем были гонения на христиан, он не был, да и не мог быть по своей природе, их инициатором. Но, отличаясь кротостью и справедливостью, Марк Аврелий, тем не менее, когда возникала опасность перед вверенным ему государством, действовал твердо и решительно и большую часть времени своего правления провел на западных границах империи. 13 лет он вел войну с германскими племенами квадов и маркоманов, которая то затухала, то вспыхивала с новой силой и продолжалась до самой его смерти. В перерыве между военными действиями он посетил Восток, где подавил мятеж Авидия Кассия, одного из своих полководцев. При этом вести военные действия и поддерживать порядок в империи ему было крайне трудно, так как он не отличался крепким здоровьем. Живя такой нелегкой жизнью, он обратился к философии и своими размышлениями, которые составляют эту книгу, доказал, что он не только как император, но и как философ был воплощением этого царственного разума, который он имел прежде всего в себе самом и которому все время старался следовать. Философия и жизнь этого человека образуют удивительное единство именно потому, что он всегда ощущал себя лишь каплей в океане мирового разума, которая после смерти вольется в океан. Но Марк Аврелий уже и при жизни действовал слитно с ним как часть целого и обособление от целого считал самым великим злом. Многие обращают внимание на то, что, притом что книга его мудра, сам он был некрасив и имел мелкие, невыразительные черты лица. Но в том-то все и дело, что он даже внешне похож на муравья, который созидает порядок в муравейнике, действуя в общих, а не в своих собственных интересах, и самопознание и самовоспитание нужно было ему лишь для того, чтобы правильно и наилучшим образом работать на благо этого муравейника и не выбиваться из ритма общей работы. Судите сами, какой высокой и мудрой была душа этого римского муравья, если даже высшая власть не смогла ее испортить, потому что Сократ, как всегда, прав, когда говорит в «Горгии», что из людей более всего трудно удержаться от совершения несправедливостей тому, кто имеет право делать все, что ему заблагорассудится, то есть единоличному правителю. Но Марк Аврелий обладал способностью самоотречения и, в сущности, ничем не отличался от христианских святых, так как всю жизнь действовал не во имя свое. Но в отличие от христианских святых он не стремился уйти в скит или пустыню. Его царство – как раз от мира сего, и он в нем царь, и в одном месте он неодобрительно отзывается о христианах, подчеркивая, что они все делают из чувства противоречия общепринятым нормам жизни и таким образом, в его понимании, стремятся противопоставить себя общечеловеческому муравейнику. Действительно, попытка христиан посредством индивидуального душеспасения вырваться из римского и общечеловеческого муравейника не могла вызывать у него симпатии. Поэтому люди, исповедующие христианскую религию, никогда не смогут понять этого мудрого римского кесаря. Его гораздо лучше поймут буддисты, вовсе не склонные обожествлять индивидуальность и предполагать продолжение ее существования после смерти на небесах в компании ангелов, херувимов и прочих милых созданий человеческого воображения, которых никто, кроме участников христианского мифа жизни, не видел и никогда не увидит. И не случайно в России Марка Аврелия лучше всех понял и почувствовал Лев Толстой, русский будда, который отрицал личного бога, так как личность есть ограничение, а это несовместимо с понятием бога как безграничного существа. И все отличие Толстого от Марка Аврелия заключалось лишь в том, что Толстой, обладая пылким русским сердцем, стремился раствориться в русском и общечеловеческом муравейнике и полагал, что государственная власть лишь мешает этому растворению, а Марк Аврелий, напротив, считал, что эта власть помогает, так как и человек, и весь мир – это государство.