Глухая полночь. Строем длинным,Осеребренные луной,Стоят кареты на ТверскойПред домом пышным и старинным. Пылает тысячью огнейОбширный зал; с высоких хоровРевут смычки; толпа гостей;Гул танца с гулом разговоров. В роскошных перьях и цветах,С улыбкой мертвой на устах,Обыкновенной рамой бала,Старушки светские сидятИ на блестящий вихорь залаС тупым вниманием глядят. Кружатся дамы молодые,Не чувствуют себя самих;Драгими камнями у нихГорят уборы головные;По их плечам полунагимЗлатые локоны летают;Одежды легкие, как дым,Их легкий стан обозначают. Вокруг пленительных харитИ суетится и кипитТолпа поклонников ревнивых;Толкует, ловит каждый взгляд;Шутя несчастных и счастливыхВертушки милые творят. В движенье все. Горя добитьсяВниманья лестного красы,Гусар крутит свои усы,Писатель чопорно острится,И оба правы: говорят,Что в то же время можно дамам,Меняя слева взгляд на взгляд,Смеяться справа эпиграммам. Меж тем и в лентах и в звездах,Порою с картами в руках,Выходят важные бояры,Встав из-за ломберных столов,Взглянуть на мчащиеся парыПод гул порывистый смычков. Но гости глухо зашумели,Вся зала шепотом полна:«Домой уехала она!Вдруг стало дурно ей». – «Ужели?»«В кадрили весело вертясь,Вдруг помертвела!» – «Что причиной?Ах, боже мой! Скажите, князь,Скажите, что с княгиней Ниной,Женою вашею?» – «Бог весть,Мигрень, конечно!. .
В сюрах шесть». «Что с ней, кузина? танцевалиВы в ближней паре, видел я?В кругу пристойном не всегда лиОна как будто не своя?»Злословье правду говорило. В Москве меж умниц и меж дурМоей княгине чересчурСлыть Пенелопой трудно было. Презренья к мнению полна,Над добродетелию женскойНе насмехается ль она,Как над ужимкой деревенской?Кого в свой дом она манит,Не записных ли волокит,Не новичков ли миловидных?Не утомлен ли слух людейМолвой побед ее бесстыдныхИ соблазнительных связей?Но как влекла к себе всесильноЕе живая красота!Чьи непорочные устаТак улыбалися умильно!Какая бы Людмила ей,Смирясь, лучей благочестивыхСвоих лазоревых очейИ свежести ланит стыдливыхНе отдала бы сей же часЗа яркий глянец черных глаз,Облитых влагой сладострастной,За пламя жаркое ланит?Какая фее самовластнойНе уступила б из харит?Как в близких сердцу разговорахБыла пленительна она!Как угодительно-нежна!Какая ласковость во взорахУ ней сияла! Но порой,Ревнивым гневом пламенея,Как зла в словах, страшна собой,Являлась новая Медея!Какие слезы из очейПотом катилися у ней!Терзая душу, проливалиВ нее томленье слезы те;Кто б не отер их у печали,Кто б не оставил красоте?Страшись прелестницы опасной,Не подходи: обведенаВолшебным очерком она;Кругом ее заразы страстнойИсполнен воздух! Жалок тот,Кто в сладкий чад его вступает, —Ладью пловца водоворотТак на погибель увлекает!Беги ее: нет сердца в ней!Страшися вкрадчивых речейОдуревающей приманки;Влюбленных взглядов не лови:В ней жар упившейся вакханки,Горячки жар – не жар любви. Так, не сочувствия прямогоМогуществом увлечена —На грудь роскошную онаЗвала счастливца молодого;Он пересоздан был на мигЕе живым воображеньем;Ей своенравный зрелся лик,Она ласкала с упоеньемОдно видение свое. И гасла вдруг мечта ее:Она вдалась в обман досадный,Ее прельститель ей смешон,И средь толпы Лаисе хладнойУж неприметен будет он. В часы томительные ночи,Утех естественных чужда,Так чародейка иногдаСебе волшебством тешит очи:Над ней слились из облаковВеликолепные чертоги;Она на троне из цветов,Ей угождают полубоги. На миг один восхищенаЖивым видением она;Но в ум приходит с изумленьем,Смеется сердца забытьюИ с тьмой сливает мановеньемМечту блестящую свою. Чей образ кисть нарисовала?Увы! те дни уж далеко,Когда княгиня так легкоВоспламенялась, остывала!Когда, питомице прямойИ Эпикура и Ниноны,Летучей прихоти однойЕй были ведомы законы!Посланник рока ей предстал;Смущенный взор очаровал,Поработил воображенье,Слиял все мысли в мысль однуИ пролил страстное мученьеВ глухую сердца глубину. Красой изнеженной АрсенийНе привлекал к себе очей:
Книгогид использует cookie-файлы для того, чтобы сделать вашу работу с сайтом ещё более комфортной. Если Вы продолжаете пользоваться нашим сайтом, вы соглашаетесь на применение файлов cookie.
