У нас жила молодая, пытливая кошка. Когда она исследовала все вокруг, все углы комнаты, все закутки и поверхности, ей стало скучно, и она молча ушла из дома, видимо, изучать новые просторы. Что ж, бывают такие кошки-географы.
В ответ на поступок Машки, так звали кошачьего Колумба, мы купили аквариум с рыбками, который внешне походил на римский дворец. Аквариум имел ровные стеклянные стенки, свой пейзаж с дикорастущими водорослям и несколько рыбок. Главная прелесть этого дворца для рыб была в том, что отсюда, из этой роскоши, никуда не убежишь, даже если тебе очень хочется открыть новую страну.
Однако, рыбки были к миру не безучастны. Стройные гуппи в нем в нем формировали свои солдатские шеренги, мимо них деловито проплывали, как тучные генералы или солидные купцы сомики. И в углу под искусственной корягой, за поросшим мхом булыжником-утесом пряталась золотая рыбка. Кажется, она гляделась в зеркала, готовясь к выходу в свет.
Я ждал этого момента, потому что мне хотелось попросить у золотой рыбки новый велосипед. Рыбка почему-то все не выплывала и не выплывала, ждала момента.
Я спросил у папы: «Какая-то она не волшебная, хоть и хвостик у нее отливает красным золотом? «А ты знаешь настоящую породу золотых рыбок», – спросил папа, как она называется. Я не знал. Тогда отец кивнул головой и пробормотал: «Это – карась!»
«Не может быть, – возразил я: – Карась, тот, что был вчерась».
И все же Золотую рыбку я увидел. Оказывается, как и все люди, она любит солнце. Однажды после того, как я покормил рыбешек, все они, выстроившись в ряды, стали танцевать.
И на Золотую Рыбку, глядящуюся в зеркало, упал луч солнце. Рыбка не выдержала веселья и тоже примкнула к обитателям аквариума, тоже стала шевелить хвостом и плавниками в такт рыбам одним слышимой музыки. Мне кажется, что рыбы тогда танцевали фокстрот или чарльстон.И вообще это не верно, что рыбы не умеют говорить, что они немы как рыбы. Когда я у них чего-то спрашиваю, все и гуппи, и сом, и даже Золотая Рыбка то ли утвердительно кивают головами, то ли отрицательно машут хвостами.
РУХЛЯДЬ
Велосипед мне перешел в наследство от сестры. Кому то дарят мельницу, кому то кота, а мне, сестра Даша, уехав учится в далекий город, оставила велосипед Он был «ничего себе»: с голой без резинок педалью, с дребезжащем на ходу передним крылом, без всякий катафотов-наворотов. Ветеран. Да и место то хранения у велосипеда было «ничего себе», тесный сарайчик, в котором громоздились коробки от телевизора, стиральной машины, грабли с двумя зубьями, короткие, сработанные веники. Тут мирно шевелились тенетники в своих неводах. Какая никакая – живность.
В гараж к папе велосипед не пустили, хоть там пахнет мышами, но все же чище, чем в сараюшке. Конечно, у ребят на нашей улице имени поэта Пушкина, были крутые велосипеды со скоростями, узкими шинами и седлами. Но и мой тоже, «ничего себе», катался с веселым дребезгом. Одно плохо дребезг привлекал бродячих собак. И тогда приходилась жать на педали, боясь, что какой -нибудь резвый пес хватит за штанину.