Читать онлайн «Хрущев. Подари себе рай»

ДЕЙСТВО ПЕРВОЕ

Хрущев неспешно шел по веселому летнему лесу. Шелестели ласково, задушевно листья берез и осин, самозабвенно стрекотали кузнечики и цикады, изредка заливисто и радостно пели птицы. И вкрадчиво шуршали в траве казенные ботинки охранников. На милых сердцу полянках и уютных застенчивых опушках в окрестностях дачи в Петрово-Дальнем Хрущев, прикрыв от лучей жаркого июльского солнца лицо рукой, подолгу смотрел на воздушные белесые облачка. Вот их никто не стережет, летят себе куда пожелают — ни тебе преград, ни границ. Сво-бо-да… А он, Никита Сергеевич Хрущев, был ли он в своей достаточно долгой жизни свободен — день, час, минуту? Свободен, как это облако, как этот ветерок, как этот грач, степенно вышагивающий вдоль самой кромки рощи. «У грачей и у тех разная степень свободы, — усмехнулся Хрущев. — Этот волен, как всякая лесная птаха. А наш дачный любимец Кава, ручной мудрец, намертво прикован к людям невидимыми цепями. Узник кормления, узник общения, узник людских ласк».

Из-под длинного козырька легкой кепки Хрущев смотрел теперь на большое клеверное поле. Сочные красные шарики неровными цепочками убегали вдаль. «Клевер — это хорошо, — благодушно подумал он. — А только будь моя вшоля — пустил бы я это поле под кукурузу. Чтобы назло всем доморощенным острякам еще раз подтвердить данное мне прозвище Никита-кукурузник. Сняв кепку, Хрущев вытер лысину большим белым батистовым платком, который заботливо сунула в карман пиджака Рада, протяжно вздохнул.

— Ты это… того… не шуми! Отшумелся. Десять лет куролесил-царствовал. Наболтал с три короба, всю крестьянскую жизнь скособочил. Будя!

— Паспорта выдал, крепостное право похерил! — с обидой выкрикнул Хрущев.

Председатель со товарищи развернулись и в тягостном молчании пошли прочь.

Теперь, вспомнив эту встречу, Хрущев заплакал. Слезы текли по щекам, падали на белый гриб и подосиновик, которые он держал в руке, на одну из ножек складного стульчика-трости, прогнувшегося под ним, на ботинок. Последнее время слезы легко появлялись на его глазах, если ему казалось, что его обижают, им пренебрегают, его былые заслуги умаляют или отрицают вовсе. Где-то поблизости прошуршали шаги охранника, и Хрущев поспешно отер глаза и щеки тыльной стороной ладони.

«Если бы в музее выставили плачущего большевика…»

Последние полвека жизни перед выходом («вытолком»!) на пенсию он практически не читал ни стихов, ни прозы. Не было ни времени, ни — по правде говоря — особой охоты. Однако память осталась цепкой, и несколько образных и крылатых цитат, как это хрестоматийное четверостишие пролетарского горлана-главаря, он помнил. Особенно же помнил те, которые хоть раз произносились (и всегда к месту и с особым значением) Хозяином во время ночных царственных застолий.