Людей больше нет
Николай Матвеев
© Николай Матвеев, 2019
ISBN 978-5-4485-2382-3
Не я.
Кротом в норе, ломая копья, стрелы, погремушки, стреляя в небо чёрными чернилами, пытаясь не вернуться в пустоту, при этом, шаг за шагом увязая в ней всё глубже, я в окна чёрные смотрю, как дождь стучит по стёклам, словно в барабаны, и где-то гром играет партию басовой, в сущности, гитары, а мои нервы – соло на разбитом Fender Telecaster. Надрывные аккорды, вышибающие слёзы, разрезанная сущность на куски, растерзанная мысль и бьющееся в клетке сердце – разрушенная, в сущности, реальность. Я закрываю красные глаза, стираю слёзы грязные, как лужи, пальцами, в которых теплится надежда, такая же, как в голове, пробитой, не моей мне кажется, чужой. Всё тело словно кубики из детства – разбросаны по комнате и собраны в какую-то нелепую, смешную башню, раскрашены фломастером, царапаны ногтями, всё не моё, чужое, постороннее. Гремит очередная партия басов, я слышу как стучится дробью дождь и нервно дёргает по струнам успокоенная безысходностью душа, как мячик прыгает в груди, как стая Марабу идёт на север, круша надежды на выздоровленье, ломая лёд моих надежд, срывая пелену остывших упований, сжигая на груди крестом чужую кожу, которая уже не будет никогда моей.
Я вспоминаю странную субботу, твои слова и новую луну, остывшие, сухие звёзды, я помню полынью, кровавый след твоих подошв, растерзанное сердце и пустую чашку. Набор каких-то вырванных набросков, никак не связанных с возможностью жить дальше, всегда оставленных тобою многоточий, всегда оставленных вопросов, запятых и многоточий, но уже моих. Не знаю нот, но кажется, что это нота Ля, ломая междометия и мат, разлилась в теле, пробегая по чужим конечностям и органам, тягучим стоном выхода ища наружу, застряла где-то возле кадыка, затихла, притаилась, уступила место барабанам.
Косыми взглядами и тонущей подводной лодкой мне встретился последний день моей свободы, кривыми, обходящими словами, не сказано, не выдано, а вынесено, словно приговор, такой же, как маньяку или сумасшедшему с винтовкой, такой же, как осенний листопад. Вгрызаясь в лацкан пиджака, отец глядел в мои глаза, как на разбитую витрину и что-то тихо бормотал, пытаясь выдать за реальность, то, что все желали. И только камень придавил мне душу, и только постучался холодок в окно, ещё не всё так плохо, ещё есть время что-то изменить, и ты пришла, и ты погладила меня по два-три дня не выбритой щеке, ещё пока моей, ещё такой знакомой, помнящей тепло твоих настырных пальцев. И это разрывало мир, как разрывает голову сейчас пугающая нота До, как лопнувшие в детском садике подтяжки.
От оптимизма на исходе чёрные следы, они горят напалмом, не дают свободы, разорванные дни и крашеные ночи – вот спутники дороги в неизбежность, ни яды, ни таблетки, ни ожившие герои, никто не развернёт колёса мчащейся с горы телеги, скрипящей, разрывающей виски, ломающейся, полной безнадёги. И в этом Соль, и нота, и вообще всей жизни, мне кажется, что порвалась оплётка, остались только оголённые, как попка малыша-младенца, нервы, ни тронуть, ни вздохнуть, ни выбросить в окно, которое как барабан всё гонит на войну, всё подгоняет раздобыть и вырвать эфемерную победу. Победы нет, есть, в сущности, иллюзия успокоенья.