Михаил Михайлович Попов
Праздность
«Ни одной вороны в этой кроне…»
Ни одной вороны в этой кроне,Вычурные веток чертежи,Лист висит один, как посторонний,Выросший над пропастью во ржи. За окном октябрьская местность,В чистом поле чистая стерня,Старая и злая неизвестностьТак по-новому грызет меня. Выхожу я взглядом на дорогу,Там никто, никто не внемлет Богу!Нету ни собаки, ни «газели»,Сколько бы глазенки ни глазели. Я сижу и пальцем безымяннымВкрадчиво почесываю грудь,Постепенно напиваюсь пьяным,А потом вообще готов заснуть. Буду я лежать один под пледом,Но продолжу я соображать. Лист последний, как объятый бредом,Станет все отчаянней дрожать. Он сорвется, вздрогнув напоследок,Чтоб со мною рядом не висеть. Голых, черных и бесшумных ветокНадо мной склоняться будет сеть. «Кончилась пора жары и дыма…»
Кончилась пора жары и дыма,Триста лет подобной не случалось,И теперь уже неоспоримо —Лето нам великое досталось. Задыхаясь в выжженной квартире,Замерев при кондиционере,Жили мы как в уходящем мире,Но в каком-то все же и преддверьи. Я, как все, был потен, зол и мрачен,Но при этом взял и бросил пить я. Трудно всем и каждому, что значит —Я участник крупного событья. Но сломалась все-таки погода,Развалила Вавилон жарищи,Собирала дурь свою полгода,Ливень хлещет, ветер так и свищет. Мир опять прохладен, не угарен,Вывих мира очевидно вправлен. Снова я ни с кем не солидарен,Самому себе я предоставлен. Знакомому китаисту
Что ты ищешь на своем Тибете?Расскажи, развей тоску мою. Что за хрень имеешь на примете,Разве нет такой в родном краю?К тайнам, что открыл бродячий Рерих,Я всегда был почему-то глух…Но, допустим, вышел ты на берег,За которым сразу – чистый дух. Совершив предписанные пассы,Рухнув лбом среди гундосых лам,Ты под ивами высокогорной ЛхасыОтряхнешь с души ненужный хлам.
Но встает вопрос про разных, многих,Кто житейских не осилит пут,Про похмельных или про безногих,Как им добрести в обитель Будд?Бог не должен жить в районе КушкиИль сидеть в горах в большом дому,Мы в обыкновеннейшей церквушкеЗапросто являемся к нему. «У пруда компании гуляющих…»
У пруда компании гуляющих,Под каштанами, под кленами и липами,Пара уток, вразнобой ныряющих,Очевидно, покалякать с рыбами. Пара лебедей, они под ивамиГнутыми покачивают шеями,Выглядят немного несчастливыми,Тихими застенчивыми феями. Гуси на виду, и тоже парою. Гогоча сойдясь, опять расходятся,И за их многосерийной свароюНаблюдают все, ну все, как водится. «Облака плывут довольно плавно…»
Облака плывут довольно плавно,Как и принято, растет трава…Все же в мире что-то неисправно,Где-то отошло едва-едва. Дождь идет, как он обычно ходит,Время точно по часам течет,Кто ж сомненья эти производит?Для чего нам этот новый черт?Знаю точно: если дверь открою,Нету там убийцы с топором,И слова я как обычно строю,Шариковым действуя пером. Начертал я на бумажной тверди,Поделиться можно только с ней:«Бытие не есть дорога к смерти», —Но от этого еще страшней. «Было ветхим и сырым то здание…»
Было ветхим и сырым то здание,Там жилось укромно и мучительно,Молодое хмурое созданиеЭтот дом любило исключительно. Но изведено подспудным рвением,Взяв у матери рубли наличные,И себя считая, видно, гением,Укатило на пути столичные. Понаписано в Москве, да и повыпито,В прошлом дрожь о счастье и величии,Много дури из башки повыбито,Ничего почти что нет в наличии. И с годами все сильнее кажется —Все не так: и сердце, и правительство. Хочется на что-нибудь отважиться,Изменить хотя бы место жительства. Бросимся домой, ведь там спасение!Но снесли то старенькое здание. И не получилось воскресения,И исключено переиздание. И в слепом поселке, и в ИзмайловоЖизнь пройдет, и есть такое мнение:Домик Мастера плюс банька Свидригайлова —Вот в какое едем мы имение.
