Аркадий Гендер
Проксима созвездия Лжи
Ошибка в выборе между тем, кого ты любишь, и тем, кто любит тебя, может стоить очень дорого.
Проксима созвездия Лжи – по аналогии с Проксима созвездия Центавра, ближайшей к нам звездой (после Солнца, конечно).
– Ну, что там? Ты видишь цель?
– Да, с целью все отлично. Но рама мешает, она должна открыть форточку, иначе ничего не получится.
– Она сейчас придет, не нервничай.
– Тебе легко говорить! Здесь бомжи ходят. Если они наткнутся на мою лежку, мне что, их всех валить прикажешь?! А, вот она вошла.
– Ну, а ты боялся! Я же сказала, она сделает все как надо.
– Да, она подходит к окну. Открыла, молодец! Ха, раздевается!
– Извращенец! Тебя зачем туда послали? За бабами подсматривать?!
– Ладно, все, работаю. Даю отбой.
– Не надо. Я хочу быть онлайн. Пошли ему мой последний поцелуй.
– Поцелуй калибра 7,62. Как поэтично!
– Пфр-р! Тоже мне, Омар Хайям!
– Хайям был перс. Если хочешь сделать мне приятное, в следующий раз сравнивай меня с кем-нибудь из наших – с Али Харири, например.
– Слушай, может быть, закончим уже этот поэтический вечер и займемся делом? Чего ты тянешь?!
– Я не тяну. Считай до трех.
– Раз, два, три.
Ну, что?
– Поцелуй доставлен. Ничего, что в висок, а не в губы?
– Плевать. Нет, правда – все?
– Я же говорю, все!
– Все… Ну, вот и все.
Глава 1
Мать всю жизнь проработала на Люблинском литейно-механическом, да на вредном производстве, и собственное здоровье сохранила разве что чудом. Но просто так ничего в этой жизни не проходит, и долгожданную в семье Рюхиных дочку Антонина Васильевна родила семимесячной, очень слабенькой и – по образному определению доброй акушерки в роддоме – «немножко недоделанной». Мать акушерку чуть не прибила, и несмотря на то, что та была не так уж и неправа, нарадоваться не могла на девочку, отказывалась отпускать от себя, постоянно приговаривая: «Доча ты моя, доча ненаглядная!» С тех под и на долгие годы так и приклеилось к ней в семье – Доча, да Доча.
* * * Федор проснулся сам и как-то сразу. Пару минут он еще лежал с закрытыми глазами, ожидая, что вот-вот раздастся истошное верещание будильника, но тот почему-то включаться не спешил. Федор открыл глаза. Пробивающийся сквозь неплотно задернутые шторы рыжий лучик фонаря со стройки напротив слегка рассветлял кромешную темь февральского утра и позволял, хоть и не без труда, рассмотреть стрелки на циферблате. Удивительно, но до столь же ненавидимого, сколь и неизбежного подъема было еще почти полчаса. Это тем более поражало, что сна не было ни в одном глазу. А ведь Федор был «стопроцентной совой», и даже не помнил, когда в последний раз его разбирало в такую рань и так легко освобождаться от уз Морфея. Такое бывало разве что в детстве, когда наутро предстояло что-то долгожданное, от одного предвкушения чего сладко замирало сердце. Например, поход с отцом на рыбалку. Или отъезд к бабушке в деревню. Федор улыбнулся воспоминаниям и тому, как же, по сути, мало в чем-то меняется, взрослея, человек! Ведь и сегодня в его, Федора Ионычева, жизни, может произойти нечто значительное и очень, очень давно ожидаемое – отсюда и утренняя бессонница.
