Неболочь
Сергей Пахомов
© Сергей Пахомов, 2015
© творческая группа FUNdbÜRO, дизайн обложки, 2015
© Регина (фото автора) Соболева, фотографии, 2015
Редактор Ната Сучкова
Корректор Нина Писарчик
У костра
Если снег – это память о лете,Золотой листопад – обо мне…Почему бесшабашные детиНе играют «в чижа» в темноте?Почему не целуемся тайно,Отчего так неявно дрожим?Если смерть на земле не случайна,То случайна ли смертная жизнь?Спросим Бога. В пространном ответе —Шифровальные стоны огня…Подрастают деревья, как дети,У костра уходящего дня. Натюрморт
Как черви, белень бересты,Лист, яблоки апорт,Дырявит пасмурность холсты —Осенний натюрморт. Октябрь напишет некрологКороткий колоску,Младенец ластится к соскуИ млечный лижет сок. Ночная падалица звёзд…Варгань, поэт, компот. Срывай одежды, как джек-пот,Как глотку певчий дрозд —С души, разденься догола,Стань немощен и наг,Развейся, как победный флаг,Библейская зола…Так, в зазеркалье луж смотря,Как смотрит в небо крот,Я вижу тучу, пескаря,Весь мир – наоборот. Смерть, словно нищенка, стучитКостяшками в забор…Звук – невозможен, нарочит,Как яркий свет в упор. Вокзал
Пернатых вокзалов длинны журавли,Азалии в залах давно отцвели,Как сор на перроне, печален отъезд,Ворона в короне, где шпалы-диез. За взятие клади – медаль на грудиНосильщика-дяди, ему не кладиВ рот пальца… Не пялься: нехитрый багаж,И ветер на пяльцах, свивающий раж. Вокзал, как парник, где живут огурцыШершавых вагонов, вокзал, как Нарцисс. Вокзал – это Гудвин, заметный для глаз,Чей носик припудрен от слёз напоказ. Обросшие розами, словно в саду,Встречают Ромео Джульетт-какаду. Новеллою Грина, алее тоски,Летит балерина, не видя ни зги. Не россыпь гороха – отара цыганОпутала лоха в лохнесский туман. Вокзал – недоумок, Ходжа Насреддин. Таджик возле сумок халвой наследил. Картинка сменилась, как сценка в кино,Соринкою в глаз угодило бревно.
Слова-мурава: «Не печалься, родной,Я буду скучать по тебе… за тобой…». Нараяме
Листопад – это вини винями. В ноябре лист обуглен и чахл. Восхожденье души к Нараяме…Нобре я дочитал при свечах. Так, прокашлявшись, в старом каминеРазгорелись сырые дрова,Птицы-звёзды, клюющие иней,Угвоздились в промоине рва. Я заметил, что время проточно,Как ручей, как дымок из трубы…Одинокость строгает поточноСмоляные минуты-гробы. Восхожденье души к Нараяме…Этот путь беспощаден и долг,Так оскален в охотничьей ямеОдинокий, затравленный волк. Бабочка
Шептанье бабочек, смятенье… и сплетня тучного слепняПреобразились в рассужденье на тему солнечного дня. Услышишь исподволь: Ван Клиберн… Посмотришь искоса: Дали. Как укрупнившийся калибр, вокруг трассируют шмели. Очарователен, и долог, и в перспективе обозримЛуг-увалень (поправлюсь: олух) – горланит, как заправский Рим. Как горяча ладонь арены! Жук-гладиатор, львиный зев. Я сдул обоих… «Меньше пены!» – орал, от жажды окосев,Обняв, как мать, пивную бочку, Иваныч (слесарь из депо). Его податливую дочку я попросил заехать – поДелу… Знаете, какому? Из сердца вон, и с глаз долой!Любовь, набившая оскому, приятней, чем сухопостой. Вернёмся к бабочкам, букашкам, к одномоторной стрекозе…Говорят, я родился в рубашке, но умру без рубашки, как все.
