Ведрана Рудан
Ухо, горло, нож
Моей маме, которая мне мама, моему мужу, который не муж, моим детям, которые не дети, и Олегу
С благодарностью
Наде Гашич, Хелене Семион-Татич, Неле Влашич, Франци Блашковичу, Хамдии Демитрович и Яне из Ловинца
Пролог
«Тонка, ты должна объяснить тем, кто смотрит на тебя со стороны, кто ты, а кто Они». — «Зачем?» — «Чтобы тем, кто смотрит со стороны, было понятнее» — «Но все просто. Я — Тонка, девичья фамилия Бабич, лежу в кровати и дрочу пульт от телевизора. Ночь, мне не спится. Перескакиваю с программы на программу». — «А кто Они?» — «Они те, кто вокруг меня». — «Где?» — «В моей комнате. В воздухе, в моих глазах, под моими веками, в моем носу, в моем ухе, в картонной коробке на шкафу, где я держу купальные костюмы и летние блузки и бермуды Кики, в ночнике из икеи, в космосе. Они не видят меня, я не вижу Их. Они слышат меня, я слышу Их». — «Было бы гораздо лучше, если бы ты была актрисой: сцена, за тобой — экран телевизора, ты играешь моноспектакль, а Они — публика, которая тебя слушает. Это было бы гораздо лучше». — «Нет, не было бы. Кто даст роль женщине пятидесяти с гаком? Ночь длинная. Кто сможет выучить столько текста? Кто выдержит такой длинный спектакль?! Если Они театральные зрители, то Им станет скучно и Они просто свалят». — «А почему бы тебе не быть гостем какого-нибудь ночного телевизионного шоу? Какого-нибудь „Ночного кошмара“? Сейчас это в моде. Ты в студии, лежишь в кровати, у тебя едет крыша, и ты несешь полную херню, а Они — люди, которые сидят дома и всю ночь смотрят тебя. У тебя за спиной экран, ты переключаешь кнопки на пульте, а история одна и та же…» — «Но у меня не едет крыша и я не люблю „Ночной кошмар“. В телевизоре я больше всего люблю документальные фильмы. О животных. Люблю бегемотов, когда они лежат в воде и смотрят на меня своими маленькими хитрыми глазками. Вот что я люблю. Понимаешь? Как это ты не понимаешь?! А ты сам кто такой?!» — «Я Тот, Кто Смотрит со Стороны».
Начинаем
Смотрю на часы, которые мы купили в икее. Под часами включенный телевизор. Без звука. Какие-то старухи что-то говорят. А может, эти женщины и не старухи. Просто волосы у них седые. И зубов нет. Я бы тоже выглядела как старуха. Но я раз в три недели плачу Александре сто евро. Поэтому волосы у меня рыжие. И во рту у меня четыре тысячи евро. Поэтому могу смеяться широко открыв рот. Но… Я так не смеюсь. Когда мне было четырнадцать, зубной вырвал мне второй верхний, слева. После этого я годами смеялась не открывая рта. Мы были бедными. Моя старуха, моя бабуля и я. Второй левый я купила себе в подарок на двадцать четвертый день рождения. Но и после этого я не начала смеяться во весь рот. Уже вошло в привычку просто усмехаться. Я лежу на кровати, на мне пижама Кики. Полосатая. Бенетон. И, спросите вы, какая связь со вторым верхним слева? Какая связь между пижамой и вторым зубом?! Боже, как я устала от этого! От этих вечных объяснений. От этих поисков связи. От необходимости вычленять субъект, предикат и объект. Почему все в моей жизни должно иметь связь с чем-то другим в моей жизни? Откуда у вас эта навязчивая идея о связях? О логике. О причине. О следствии. Я же вам говорю. Я лежу в кровати. На мне пижама Кики. Я смотрю на часы. Который час? А при чем здесь это? Под часами телевизор, он включен, но без звука. И все это не имеет никакой связи ни с чем другим. Я вам излагаю факты. А вы меня достаете своими вопросами. И своей озабоченностью. И своим желанием унюхать в моем банальном лежании драму. Что-то произошло. Или произойдет. Что-то должно произойти. Ведь и у вас нервная система не из гранита или какого другого камня. Вы обычные человеческие существа с крепкими нервами, да, да, именно с крепкими, но и ваше терпение имеет свои границы. И если я буду просто лежать и пердеть, если ничего не будет происходить, то вы меня просто пошлете на хуй. Вот такое вы говно. Чего вы от меня ждете? Я не Шекспир и не репортер желтой прессы. Я — Тонка. Я просто лежу в кровати. И пялюсь на стенные часы. Кики в Любляне. ОК. Может быть, изюминка все-таки есть. Я решила, когда мИнет эта ночь… МИнет, минЕт… Совсем неплохое слово «минЕт»! Даже отличное. Отличное! Итак, когда мИнет эта ночь, я уйду от Кики. Брошу его. Захлопну за собой дверь. Начну все с чистого листа. Сожгу все мосты. Перечеркну прошлую жизнь. Пошлю Кики на хуй. Ворвусь в новое утро. Вздохну полной грудью. A-а, я вас слышу. Заговорили. Супер. Все-таки что-то в этом есть. Эта глупая тёлка глубокой ночью, кстати, еще вовсе не так уж поздно, не просто так валяется одна в кровати и непонятно с чего не спит. Что-то ее грызет. Ну-ка, ну-ка! Послушаем! Что тебя грызет, старая кляча? Откуда мы знаем, что ты старая? По твоему болезненно дрожащему голосу… Слышны вибрации. Ну, давай! Скорее! Что?! Он пьет? Трахается с другими? Не трахается вообще? Колотит тебя? Почему ты от него уходишь? Ты что, ненормальная?! В наше-то время! Ты же старая! Одумайся! У тебя есть муж, мать твою! Так держись за него! Погоди! Погоди чуток! Ты уходишь?! В твои-то годы? Как же, хрена лысого уходишь! Рассказывай, рассказывай, почему герой твоей жизни бросил тебя! Чем он занимается в Любляне, пока ты лежишь в его пижаме? Почему вы все так меня ненавидите? Почему вы полны желчи и злобы? Вас не интересует моя история. Почему вас волнуют только кровавые истории? Что вы от меня хотите? Почему меня подгоняете? Я не собираюсь втискивать всю мою жизнь в три фразы только потому, что вы спешите. Куда вы так спешите? Что вас ждет за углом? В какую безумную жизнь вы нырнете, когда выберетесь из моей кровати? Вот то-то. Сую в голодный рот кусочек шоколаду. Разумеется, меня мучает то, что я не могу без шоколада. Проклятая нестле. ОК. Пердёж насчет шоколада прекращаю. Понимаю. Это вас отвлекает. Но это важно! Важно? Что важно? Я бросаю мужа и ухожу с любовником, который — а вот это вам действительно будет важно — на двенадцать лет моложе меня. Завтра утром, в семь, когда вы будете в ваших офисах, в маркетах, в постелях, потому что вы остались без работы, или в бюро по трудоустройству, или в смертельной агонии, или верхом на какой-нибудь курве, или под собственной женой, или над толстым мужем, или рядом со стройным любовником, или перед опухшим шефом-итальянцем, или немцем, или австрийцем, или венгром, или… Я распахну перед молодым любовником двери своего дома… Что за прекрасное слово «дом»! В руке у меня будет только один самсонайт, и плевать мне на все те мелочи, из которых состоит жизнь, на свадебные фотографии и первый молочный зуб моей дочки Аки, — я брошусь ему на шею и левой рукой схвачу его за яйца. Все это увидит сосед Томи. Он всегда все видит. Говно старое.
Он подумает, что я блядую на пороге собственного дома. И не будет он знать, это старое говно Томи, что блядью я буду недолго, совсем недолго. Недолго. А потом стану хозяйкой нового мужчины. Совершенно официально. Мы зарегистрируемся Да. Мне придется развестись. И ему. Моему Мики. Зачем развод? К чему весь этот базар-вокзал? И почему моего любовника зовут Мики, а мужа Кики? Вы думаете, что это я над вами издеваюсь? Умышленно засираю вам мозги? Что, когда я это рассказываю, я рассчитываю, что вы перепутаете где «Мики», а где «Кики»? Что на самом деле я хочу внушить вам мысль, что большой разницы между Кики и Мики нет? Хочу сказать вам, что все мужчины одинаковы?. . Ну и мудилы же вы! И почему вас все время обуревает мысль о каких-то посланиях? Я к вам хочу обратиться с каким-то посланием?! Я хочу засрать вам мозги?! Да вы вообще хоть раз в жизни над чем-нибудь задумывались? Вам когда-нибудь приходило в голову, что никто и не думает обращаться к вам с посланием? Или говорить вам правду. Вам просто хотят навешать лапши на уши. Хотят вами манипулировать. Использовать вас. Без каких бы то ни было посланий. ОК. Это тоже послание. Вы правы. «Хочу задурить тебе голову!» Это, конечно, послание. Но я не собираюсь этого делать! Кики зовут Кики, а Мики — Мики. Почему? Ну что за идиотский вопрос! Не хочу даже отвечать на такой идиотский, бессмысленный вопрос. А почему меня зовут Тонка? Понятно? Идиотский вопрос! Вообще-то мне должно быть безразлично, что вы обо мне думаете. А вот почему-то не безразлично. Мне хочется рассказать вам свою историю и совсем не хочется предстать перед вами климактерической психопаткой на шестом десятке… Вот видите. Мне уже перевалило за пятьдесят, но… ОК. Я бы хотела, чтобы вы услышали мою историю, только не надо думать, что все это из-за войны. Что раньше я была другой. А потом началась война, и у меня поехала крыша. У многих тогда поехала крыша, и у меня тоже. PTS. Посттравматический синдром. Ладно. Чтобы получить что-то «пост» травмы, нужно сначала получить травму. Хорошо. Я расскажу вам свою историю. И вы можете думать что угодно, но если моя история это травма, она и ваша травма тоже. Я много об этом думала. А есть ли смысл бросать Кики? Что такого особенного сделал или не сделал мне Кики? Что это такое, чего я не могла бы ему простить? На что не могла бы закрыть глаза? Но неужели для того чтобы кого-то бросить, нужно, чтобы этот кто-то тебя избил, выковырял тебе вилкой глаз, загасил сигарету о твою пизду? Почему нельзя бросить Кики, если он хороший? Я его знаю как облупленного. Он для меня как прочитанная книга. Как вид из окон квартиры, в которой прожил тридцать лет. Как вечно текущая мутная река. Как часы на башне, которые никогда не ломаются. Как песня Иво Робича «А тебе всего семнадцать лет»[1]. Почему? А вы, женщины, вы, которые остаетесь со своими мужьями, скажите, случалось ли вам когда-нибудь воскресным вечером гладить белье, пока Он лежит на диване и переключает программы? У вас болит спина, дети гуляют, за электричество не заплачено, за квартиру тоже, Он толстый или худой. Вы Его знаете как облупленного. Сначала вы счастливы, оттого что гора неглаженного белья уменьшается. А потом вы останавливаетесь. И подняв утюг повыше… Стоп! Мне сорок! Или пятьдесят! Или тридцать, мать твою! Сейчас я переглажу всю эту гору и присяду отдохнуть. А потом запихну посуду в посудомоечную машину, приму душ и лягу рядом с «этим». Он мне больше не интересен. Но это моя судьба на ближайшие десять, или двадцать, или тридцать лет. Не приходило ли вам в голову, вам, которые остаетесь, прижать горячий утюг к его лицу, а потом под его вопли захлопнуть за собой дверь и уйти. Навсегда! Нет? Такое никогда не приходило вам в голову? Что же вы за лживые, лживые, лживые суки! Ну что вы за суки! Лживые! Кому я это говорю? С кем я здесь общаюсь? Ладно. ОК. Зачем вы врете? Думаете, ваша кома будет не такой глубокой? Думаете, обманули себя, так обманули весь свет? Как будто кому-то на свете есть дело до ваших проблем! Да всем плевать и на гору вашего неглаженного белья, и на орангутанга, с которым вы проведете остаток жизни! А то, то, в чем вы живете… Это что — жизнь? А я, я что — блядь?! Я блядь потому, что завтра утром, ровно в семь часов, схвачу Мики за яйца и уйду? И поэтому я блядь? А вы, значит, святые. А случалось ли вам из-за какой-нибудь ерунды срывать зло на вашем пятилетнем ребенке, которого вы называете «мамино солнышко»? За какое-нибудь «не хочу» врезать ему такой подзатыльник, что у малыша голова чудом остается на своем месте? Из носа кровь хлещет. Но вас это разряжает. Да-да, разряжает. Потому что именно это было вам нужно. Каждый раз, когда вам звонит ваша мама, этим своим еле слышным голосом умирающего в раскаленной пустыне, вам хочется ее… Только не говорите, не пиздите, что вам не хочется задушить ее собственными руками. Не вы ли постоянно подсчитываете, во что вам обходятся болезни отца и сколько вы могли бы сэкономить, если бы… Медсестра, памперсы, лекарства, обработка пролежней… Вонючие лицемерки! Между вами и мной только одна разница. Одна! Я ухожу, а вы остаетесь. Я не бесчувственная. Уйти не легко. Я со своим Кики прожила тридцать лет. ОК. Может, конечно, и война виновата. Может, все эти смердящие трупы на экране и в газетах заставили понять, как мало нужно для того, чтобы ваше двадцатилетнее, или сорокалетнее, или пятидесятилетнее тело превратилось в гору червей. Я все время смотрю телевизор. Десять лет я смотрю на людей в санитарных масках. Как они вытаскивают мертвецов из груды тел, или из могилы, или из ямы. Так было во время войны. А сейчас в Хорватии мир. И людей убивают в больницах. И поскорее закапывают. А потом вытаскивают из могил и из гробов, чтобы удостовериться, что их убили бракованные американские диализаторы[2]. Понимаете? Я по горло сыта хорватскими смертями. Я боюсь смерти. А она все время вокруг. Я ее носом чую. Нащупываю. Чувствую. Вижу. Я боюсь. Поэтому и ухожу от Кики к Мики. Мики молод. Может, он дальше от смерти. Вы думаете, что я блядь. Но бляди хитры. Они всегда найдут объяснение, почему торгуют своей пиздой, вместо того чтобы… Вместо? Вместо?! Что?! Вы своими пиздами не торгуете?! Вы, замужние дамы, которые остаетесь со своими мужьями? Вы предоставляете их в пользование бесплатно? Вы что, Красный Крест? Бросьте. Красный Крест не пизды предоставляет. Он раздает пакеты с гуманитарной помощью. Причем всегда этих пакетов меньше, чем требуется. Большую часть активисты продают, а деньги кладут себе в карман. И вы, милые дамы, предоставляете свои пизды не бесплатно. Вы варите, жарите, гладите, стираете, сжав зубы трахаетесь с мужем, продаетесь за статус Замужней Женщины. Вы — Замужние Женщины. И я Замужняя Женщина. Еще совсем недолго. А потом я опять стану Замужней Женщиной. Я вас понимаю. Нельзя быть нормальной женщиной, если ты не Замужняя Женщина. Вы правы. Но все имеет свои границы. С меня, милые дамы, хватит.
