Рене Баржавель
В глубь времен
Филипу Г. Ловекрафту
и "Мифам Кхултхи"
посвящается
Моя любимая, моя несчастная, всеми покинутая, я оставил тебя там, в недрах земли, и возвратился в родной, знакомый до мелочей дом, к своей мебели, к книгам, которые вскормили меня, к старой кровати, на которой спало мое детство, а в эту ночь я напрасно искал сон. Но вся обстановка, которая окружала меня еще ребенком, среди которой я рос и становился самим собой, сегодня кажется мне чужой, нереальной. Мир, в котором не было тебя, перестал быть моим.
И все же это был мой мир, я его знал…
Мне придется снова изучить его, снова научиться дышать и жить как человеку в окружении людей. Смогу ли я?
Вчера вечером я прилетел из Австралии. В аэропорту Пари-Нор меня ожидала толпа журналистов с микрофонами, камерами и бесчисленными вопросами. Что я мог отвечать?
Все они знали тебя, все они видели цвет твоих глаз, невероятную проницательность твоего взгляда, твое потрясающее лицо и тело. Кто видел тебя хотя бы один раз, не сможет забыть никогда. Я чувствовал это за профессиональным любопытством репортеров, за их взволнованностью, их горячностью. Они казались ранеными… Но, может, это моя собственная боль отражалась на их лицах, моя собственная рана, кровоточащая при одном только упоминании твоего имени…
Я вернулся в свой мир и не узнал его…
Ночь прошла. Ночь без сна. За окном черное небо постепенно становится серым. Эйфелева и Монпарнасская башни увязают в тумане. Сакре-Кер похож на гипсовый макет на фоне серой ткани. И в этом тумане, пропитанном вчерашней усталостью, пробуждаются миллионы людей, изнуренных с самого утра.
Со стороны Курбевуа высокая труба выбрасывает черный дым, словно пытаясь удержать ночь. На Сене подстреленным чудовищем кричит буксир. Я вздрагиваю. Никогда, никогда больше я не почувствую тепла…
* * *
Доктор Симон, тридцатидвухлетний, высокий, худощавый, темноволосый мужчина, засунув руки в карманы и прислонившись лбом к стеклу, смотрел на Париж, над которым занималась заря. На нем был толстый свитер цвета жженого хлеба, потертый на локтях, и черные велюровые брюки. Нижнюю часть лица закрывала короткая курчавая бородка, отпущенная явно по необходимости. Из-за очков, которые он носил во время полярного лета, кожа вокруг глаз казалась нежной и уязвимой, как на свежем шраме. Высокий лоб, немного прикрытый короткими вьющимися волосами, пересекала широкая морщина. Веки вздуты, белки глубоко посаженных глаз иссечены красными прожилками.
Он не мог спать, он не мог плакать, он не мог забыть…
* * *
То был самый обычный день, не предвещавший никаких происшествий…
Уже давно работа на антарктическом континенте перестала быть уделом отважных первопроходцев и требовала лишь талантливых организаторов и хороших специалистов. Средства борьбы с суровым климатом и расстоянием, новейшая техника обеспечивали исследователям, по меньшей мере, трехзвездочный комфорт. Когда ветер был слишком сильным, они скрывались в надежные укрытия и предоставляли ему возможность дуть сколько влезет. Когда ветер стихал, они выходили и выполняли каждый свою работу.
