Annotation
Юные герои повести мечтают, как и все мальчишки, поскорее вырасти и совершать подвиги. Они порой попадают в самые невероятные ситуации, и только дружба, товарищество выручают их.
Николай Матвеевич Егоров
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
Николай Матвеевич Егоров
Всадник на вороном коне
Вениамину Жаку
1
— Рядовой Козырьков!. .
Юра не сразу сообразил, что обращаются к нему, и продолжал строчить письмо — первое письмо с военной службы домой. Он закончил предложение, сильно ткнул кончиком шариковой ручки — поставил точку — и даже успел размашисто вывести большую букву, начиная новое предложение. И тут до него дошло, что «рядовой Козырьков» — это и есть он, Юрий Козырьков. Он резко вскочил и потерял равновесие. Чтобы устоять, дергался, как марионетка. Схватился за тумбочку. От толчка листок с письмом соскользнул, качнулся воздушным змеем и мягко лег на пол.
— Поднимите, — ровно и негромко сказал сержант.
Рослый, прямой, сержант возвышался в проходе между двумя рядами коек. Короткие рыжеватые брови поднялись, серые глаза смотрели с удивлением. На бело-розовой коже лица проступили красные пятна.
Юра, как говорится, сгорал от стыда, и если от него еще не пошел дым, то потому, что не успел, — с того момента, когда сержант обратился к Юре, минуло всего-навсего несколько секунд. Юре было худо оттого, что он так неловок, и сейчас он больше всего боялся новой неловкости.
И тут же допустил ее, по-штатски промямлив:— Ничего, я потом…
Брови сержанта поползли еще выше, а Юра, мгновенно вспотев от волнения, наклонился, взял письмо за уголок, выпрямился и услышал, как ему показалось, презрительное:
— На койке сидеть не положено… Для этого есть табуреты.
Сержант так и сказал «табуреты» и тем самым как бы поставил эти окрашенные в защитный цвет четырех пегие предметы для сидения выше беспородных домашних табуреток.
Осознав, что провинился, Юра ждал выговора, а сержант круто развернулся и пошел по казарме. Нет, не пошел, а важно двинулся, неся свои широко раскинутые в стороны и оттянутые назад плечи.
Юра закусил губу, смял в кулаке письмо, сунул его в карман. Потом вздохнул и побрел к выходу из казармы.
Слово-то какое, сумрачное, жесткое: «казарма». А помещение, которое так называют и в котором с нынешнего дня живет Юра, просторное и светлое. С двух сторон — огромные окна. Потолок подпирают белые колонны. Потолок тоже белый. Стены наполовину белые, сверху, а наполовину, снизу, бледно-зеленые» На зеленые, как листва, одеяла белыми полосами выпущены: кромки простыней. Подушки белыми пирамидами — в головах кроватей. Много белого, но не больничного, а другого — солнечного, веселого, хотя и строгого. И горько идти по такой казарме виноватому!
Большой и сильный Жора Белей насупился и, ни к кому не обращаясь, бросил:
— Подумаешь, не туда сел!
Самолюбивый и подвижный Костя Журихин вскочил:
— Да брось ты! Обойдется!
Юра даже не отозвался — что тут скажешь? — пробежал мимо дневального в длинный коридор.
На высоком каменном крыльце его догнал насмешливый ж мягкий Прохор Бембин:
— Юр, ты пилотку забыл…