Annotation
Ежи Анджеевский (1909—1983) — один из наиболее значительных прозаиков современной Польши. Главная тема его произведений — поиск истинных духовных ценностей в жизни человека. Проза его вызывает споры, побуждает к дискуссиям, но она всегда отмечена глубиной и неоднозначностью философских посылок, новизной художественных решений.
Ежи Анджеевский.
Ежи Анджеевский.
Интермеццо
Мареку
К концу второй недели войны Анджей Варнецкий, техник-строитель из Варшавы, добрался со своей женой до деревни, лежавшей неподалеку от Влодавского тракта. Деревня, как значилось на табличке-указателе, была примерно в километре, называлась Завойе и отсюда, с опушки ольшаника, казалась большой и густо застроенной. Сразу же за ольшаником расстилался луг, ровной зеленью подступавший к тыльной стороне деревни.
Анджей Варнецкий остановился, оперся спиной о тонкое деревце и, вынув из кармана куртки щепотку табаку, принялся скручивать цигарку. Зоська немного отстала. Жалкая ее фигурка, согбенная под тяжестью рюкзака, с повисшими руками и опущенной головой, выражала крайнюю степень изнурения. Зато Анджей вовсе не казался усталым. Высокий, крепкого сложения, с продолговатым, загорелым лицом, он в своей спортивной одежде больше походил на туриста, чем на одного из сентябрьских беженцев. Он жадно затянулся, раз, другой, и, прищурившись, посмотрел прямо перед собой.
Плоская равнина открывалась глазу далеко, до самого горизонта. Печальный это был пейзаж, убогий, очень характерный для полесской низменности в осеннюю пору — ржавая стерня с пожелтевшими стогами, зеленые полосы картофельной ботвы и серо-фиолетовые — зяби, кое-где шаровидные вербы, обозначающие крутой поворот дороги, еще дальше — мельница, недвижно воткнутая в небо, и пара черепичных крыш на одиноких хуторских домишках.
Близились сумерки. Жара немного спала — потянуло холодком от луга, но дальше, над полями, под небом без единого облачка, которое объяло высохшую землю голубой своей громадой, вероятно, по-прежнему царил зной. Тончайшего узора голубоватые тени уже вплетались меж ольховых пеньков, и холодный изумрудный мат подернул спокойствие луга, зато дальше пейзаж был пронизан ярким отблеском заката, ржавым, мерцающим свечением, в котором густыми облаками вздымалась над дорогой пыль. Из глубины ее, подобно громовым раскатам, доносился глухой рокот телег и грузовиков, близких, дальних и совсем далеких, беспрерывной чередой тянувшихся из-под самого горизонта. Когда временами пыльное облако редело, из желтоватой дымки выступало темное скопище людей, — они торопливо двигались по обочине. Издалека люди эти выглядели ничтожно маленькими и похожи были на странных, быстро ползущих насекомых.
Сравнение это, когда пыль поднялась над дорогой, сразу пришло Варнецкому в голову. «Дураки!»— подумал он. И почувствовал свое превосходство над этим людским муравейником, он-то знал уже из собственного опыта, что вперед надо пробираться проселками, избегая магистральных дорог. Он скользнул взглядом по лугу, прикидывая, как быстрее и лучше подойти к деревне. Колея_ в траве, примятой тележными колесами, пересекала луг наискось. Если идти по ней, до деревни на глаз не было и километра. Варнецкий затянулся бычком, отбросил его и, подтянув повыше рюкзак, распрямил плечи.