Горец II
Кристофер Лоуренс Макнамара
1
Музыка, как живое существо, наполняла огромный зал, проникая во все его закоулки, завораживая сознание, чаруя душу ощущением красоты и силы… Старик, откинувшийся на спинку кресла, установленного в отдельной ложе, спал; но даже сквозь дрему эти чувства пронизывали его существо.
Впрочем, сам он не назвал бы свое состояние дремой, это было нечто иное… Грезы? Видения?
Воспоминания?. .
Да, скорее всего, это были именно воспоминания. О бывшем и не бывшем…
Вот это — точно, было: громадное здание, высокие потолки, колонны белого мрамора (дворец какого-то из местных правителей — вождя, шамана или президента, кто их разберет…) и посреди этого великолепия — ряды коек с больными, умирающими… Портативный радиоприемник в который уже раз твердит о том, что «положение в Центральной Африке становится неконтролируемым». Между койками, с трудом протискиваясь (зазор оставлен минимальный — чтобы разместить как можно больше людей), снуют чернокожие медсестры, но они не в силах облегчить страдания своих пациентов.
Да, вот так-то, вожди — президенты — шаманы… Ситуация не была необратимой еще считанные месяцы назад, весь мир предупреждал вас о сложившейся угрозе экологическому равновесию. Но вы не то слишком упивались своим суверенитетом, не то и вовсе не знали, что это за штука такая — «экология».
Только тогда спохватились, когда жареный петух радиации клюнул вас в черные ягодицы. А теперь вам если что и остается, так это отдавать ваши роскошные дворцы под госпитали, тем более, что дворцы — единственные приличные здания в стране. Но толку от этого сейчас немного. Потому что язва озоновой дыры, расползающаяся над сердцевиной африканского континента, уже выбрасывает во все стороны злокачественные метастазы. С каждым часом множится число дыр в броне атмосферы, сквозь них устремляется губительный поток солнечной радиации, и остановить этот поток обычными мерами уже невозможно.
Раненые глухо стонут, ворочаясь на скомканных простынях.
Часть из них— местные жители, часть — добровольцы-специалисты из самых разных стран, съехавшиеся сюда, когда невозможность «обычных мер» еще не стала очевидной. Он и сам ведь был одним из таких специалистов…
И тот человек, над смертным ложем которого он теперь сидит, — тоже.
Не тот, а та. Женщина. Его жена.
Бренда Уайт, она же — Бренда Мак-Лауд (она сама настояла на том, чтобы взять себе его подлинную фамилию, а не псевдоним, который он использовал в этой своей «новой жизни»).
И «новая жизнь» стала для них обоих просто жизнью. Последней и единственной. Как много сотен лет назад была первая из его жизней — там, давно и далеко, в Хайлендских горах [хайленд — гористая часть Шотландии; жители ее, хайлендеры, считали себя истинными шотландцами, в противовес «обританившимся» жителям долин — лоулендерам].
В этой жизни тоже нашлось место лишь для единственной женщины…
— Обещай мне, муж мой… — рука, покрытая струпьями радиационного ожога, слабо шевельнулась.
— Да, — он склонился над ней, ловя еле слышный звук голоса. — Да, родная. Все, что ты хочешь…