Анна Малышева
Бессмертный грех
Ритм — одна женщина в сезон. Он точно знал, что сбиваться с ритма не следует, чтобы не впадать в летаргию и излишне не напрягать сердце. Умеренный тонус — вот что нужно для здоровья и для остроты ощущений.
Сезонные циклы заложены в нас природой — она меняется, и мы вслед за ней. Мы меняем одежду, цвет лица, привычки. Летом — одна жизнь, зимой — совсем другая, так что вполне логично, что и женщины разные. Зимой — согревающие, подвижные, деятельные. Весной — настойчивые, романтические, взволнованные. Летом — веселые, загорелые, легкие и доступные. Осенью — тихие, нежные, уютные. Женщины-пейзажи.
Вслух в мужской компании он формулировал это проще: «Летом нужна женщина, с которой не стыдно показаться на пляже, а зимой предпочтительнее румяные и крепкие — для лыжных прогулок».
— А вдруг лето дождливое? — смеялся шеф. — Или зима слякотная? Как ты тогда выходишь из положения?
— Срочно вношу необходимые коррективы, — пояснял он. — Принципами поступаться нельзя, а вступать в конфликт с природой — тем более.
Конечно, случались сбои, когда трех месяцев для одной дамы оказывалось слишком много — ну не дотягивала она до положенного срока. А бывало наоборот — роман затягивался месяцев на пять-шесть. Впрочем, какое правило без исключений? Но заставить его окончательно сбиться с намеченного курса смогла только она. И, что самое обидное, не прилагая к тому никаких усилий.
Он не сразу, но нашел-таки этому объяснение, а себе, значит, оправдание: в ней переплелись все времена года, и сама она была переменчива, как погода.
Умела быть и зимней, и летней, и весенней — всякой.
Только понял он это не сразу. И сначала, как любят выражаться плохие журналисты, ничто не предвещало беды. Он увидел ее на редакционной пьянке и сразу решил: беру.
Она играла надменную скучающую красавицу, но при этом то и дело испуганно посматривала по сторонам на чужую шумную компанию и по-детски обиженно надувала губы оттого, что ее все бросили и никому она не нужна. Она отточенным, сто раз отрепетированным жестом холеной рукой вынимала из пачки длинную сигарету, но когда прикуривала, рука чуть дрожала. Она картинно закидывала ногу на ногу и тут же осторожно косила глазами вниз — не слишком ли задралась юбка? И ему стало страшно любопытно, какая же она на самом деле. Игра в матрешки, если разобраться, очень даже увлекательна. Потому что там, внутри, есть самая маленькая, но целая и настоящая матрешечка, ради которой все, собственно, и затевалось. А те, которые сверху, — не более чем оболочки.
Сто одежек — и все без застежек, так? Не надо нам без застежек, мы в состоянии расстегнуть все, что требуется. С застежками медленнее, зато интереснее.
Так и получилось, вот только процесс докапывания до сути слишком затянулся и слишком его увлек.
А тогда, во время их первой встречи, ему казалось, что все значительно проще. И тогда, кроме азарта и любопытства, он ничего не почувствовал. Он клеил ее беззастенчиво и грубо, используя весь арсенал отработанных приемчиков — от восторженного взгляда до фирменного поглаживания щеки. Щека оказалась нежной и горячей, и ему захотелось погладить ее еще. И погладил бы, но она в ужасе отшатнулась, а он чуть не расхохотался — ну-ка, ну-ка, долго ли мы еще будем пугаться? Тогда его интересовал только этот вопрос: когда? То, что она сломается под его натиском, сомнений не вызывало.
