Елена Хаецкая
Нелегал
Глава первая
Когда Миха Балашов брился и рассматривал себя в зеркало, он иногда задумывался над тем, что ни одна женщина его не полюбит. Ну, по-настоящему не полюбит, по-сумасшедшему. Чтобы ради него быть на все готовой. Идти там босиком по стерне до самого горизонта и потом жить с ним в шалаше и целовать ему руки.
Не то чтобы внешностью он особо не удался. Внешностью своей Миха был как раз, в общем-то, удовлетворен. Вполне симпатичный, легко узнаваемый и вызывающий доверие славянский типаж. Он был очень белобрысый и при первом намеке на весну обгорал так, словно неделю не вылезал с южного курорта. Ярко-белые брови и белые же ресницы выглядели как бы нарочно приклеенными к красной коже Михи Балашова.
В младших классах его так и называли: «Миха Балашов — друг индейцев». Потому что он был краснокожий. В младших классах они еще разговаривали о том, чему их учили на уроках. О книжках. Даже насчет лисы и журавля, кажется, один раз поспорили: так ли уж виновата лиса — она, может быть, просто не задумывалась над неспособностью журавля слизывать кашу с тарелки. У нее, может быть, другие заботы имелись, поважней, чем размышлять о журавлиной анатомии…
Но как-то очень быстро испарилась детская способность всерьез воспринимать школьные уроки. Явились более существенные интересы, никак со школой не связанные. И первым (главным, а зачастую и единственным) из этих интересов стали деньги.
Где их раздобыть и как их удачнее потратить. А также — где их раздобывают и как их тратят другие. Наверное, с этого момента и прекратилось всякое интеллектуальное развитие Михи и его приятелей.
Учитель литературы Николай Иванович, последний из педагогов, кто вел себя сущим дятлом в попытках продолбить деревянные черепа подопечных, откровенно их всех ненавидел.
Он устраивал им засады и подставы и с садомазохистским наслаждением анализировал вслух их умственную убогость.Печальная истина заключалась в том, что даже ему, Николаю Ивановичу, не удавалось проникнуть дальше верхнего слоя мощных лобных костей молодых людей, а уж впиться в их мозг — и подавно.
И Николай Иванович исследовал свои неудачи с тщательностью настоящего ученого. Или настоящего мазохиста.
Слово «мазохизм» дети знали, хотя не вполне представляли себе, что оно обозначает.
Однажды Николай Иванович сотворил такую подставу: принес в класс «Шинель» Гоголя.
— Как есть вы полные ослята и по доброй воле сами читать ничего не станете, ознакомлю вас насильственно, — объявил он. — Внимайте. Спрашивать буду только по содержанию, не анализируя, поскольку анализ в вашем представлении — лишь какашка в баночке, и ничего более.
И действительно принялся зачитывать:
— «Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка. Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. „Нет, — подумала покойница, — имена-то все такие“. Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Седрах, Мисаил и Авденаго… Еще переворотили страницу — вышли: Павсикахий и Вахтисий. „Ну, уж я вижу, — сказала старуха, — что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий“. Таким образом и произошел Акакий Акакиевич».