Сергей Павлович БОБРОВ
1889-1971
МАЛЬЧИК
Лирическая повесть на правах разговора с читателем
М. , Худ. лит. ,1976
СОДЕРЖАНИЕ
КНИГА ПЕРВАЯ Словно крылатый лев Топы-топы нога Вот где мы живем Папа дома Значит, это неправда? Москва слезам не верит Белая рука По Владимирке Они боялись и терпели Непонятно и страшно Неслышно-дикими шагами Цветуща добродетель Заседание нашего благотворительного общества Вечерние огни Я хочу знать правду Мы с Цыганом вместе Пять тысяч их Вот теперь в больницу попала Черная, пристальная цифирь календаря Напев Торквато Сыт, одет, обут Бывает такая пустыня Глотай сразу! И посмотрел на бухту Что это он тебе рассказывает? Ему и сорока лет не было Сидим, лафит распиваем А закат золотился где-то там Дьявол кожаный Господское ружье А как ты ему-то это расскажешь? Кажется, мальчик как мальчик И это совсем не случайно Сотворил чудо Вот он, мой дом! Она у меня в бочажке, простокваша-то Думал, живой не буду Говорят тебе: нельзя! Кентавры, а вовсе не жеребята Возьми Васеньку-кота Этот мирок был конечен Сама я его потеряла Да уж больно боек, стервец
КНИГА ВТОРАЯ Отступя, начинай Не плачь, это ничего… Наказанье божье Отстраненное, не людское Ведь и сам Гёте тоже… Это ведь не латынь В ледоход попал На праздной борозде Она — со мной Неведомый прохожий Геркулес Фарнезский Щука в море Нем и дик Язык вырвать Она — богиня И Верещагин погиб тоже Темно-синяя газетка Сиена натуральная Карта висела в столовой А потом — Цусима Одним словом, путаница Первых волн слепой разбег Француз какой-то, судя по фамилии Когда человеческий гений Мы говорим!. . Мы!. . А если… вы изволите ошибаться? Пушки били с Воробьевых гор
КНИГА ТРЕТЬЯ Не знал, куда деваться И на море от солнца золотые дрожат языки Господский особняк Легкий пепел в урне праздной Свинопас богоравный Прямо на палитру Какой художник! В альбомчике с холщовым переплетом Достукаешься Прочь! Прочь! Мы тоже, конечно, художники Вечер в Мусагете Да, брат, была баня! Может быть, это и есть жизнь? И новый Берингов пролив засинеет
Дорогому другу, милой жене моей Марии Павовне Богославской-Бобровой
КНИГА ПЕРВАЯ
…туманными очами
при свете вечереющего дня
Мой детский возраст смотрит на меня
Ф. Тютчев[1]
СЛОВНО КРЫЛАТЫЙ ЛЕВ
Весь сад был полом изумрудами и удивительными топазово-золотыми, ослепительно-белыми зайчиками. Пчёлы, которые неслись из каких-то своих райских городков на сирень, пели сердито, потому что им очень было некогда. Эти малюсенькие зверьки были волшебниками, это ведь они выделывали неизвестно как на крохотных своих кухоньках упоительные лакомства. Ни касаться их, ни подходить к ним было нельзя. Эти маленькие летучие рыцари прекрасного были бесповоротно строги, они не могли прощать – и тут только начинала шевелиться в мозгу удивительная догадка насчёт того, какое же это важное дело – эта их медовая кухня, ведь иначе зa помеху ихнему делу никого бы так строго не наказывали, значит, их жужжаннье - было предупрежденьем, чтобы ты не лез куда тебя не спрашивают, это верно. Но если, например, сидеть тихонько на скамейке, то они летают над самой у тебя головой, они садятся на сирень, а то и внизу на курослеп, на одуванчики и улетают, кружатся, почти стоят на месте, а тебе они ничего не говорят. Просто самое главное - чтобы им не мешать.
И вот если не мешать, а сидеть спокойио на скамеечке, то выходит, что они очень хорошо поют, и это так приятно слушать, и даже про это есть стихи, которые иногда вспоминает мама. И они вьются вокруг громадных сочных и влажных кистей аметистовой и душистой сирени — вьются, вьются, а потом улетают. И при этом, когда они вьются, то они жужжат по-одному, а когда улетают — совсем по-другому. И вот когда они жужжат совсем по-другому, это и значит, что они улетают. То есть они так жужжат, чтобы все знали, что уж они улетают. Их крылышки и темно-коричнево-золотые панцири дрожат в блестящих солнечных лучах. Дрожат и исчезают. И очень сильно пахнет сиренью. А по дорожке ходят туда-сюда золотые зайчики. С боку стоит большой такой серовато-синеватый бревенчатый бок сарая, а там, где-то далеко, в конце сада, стоит громадная кирпичная стена большого дома без единого оконца. Тихо и тепло. Он очень тихий, наш узенький, милый Штатный переулок. [2]