Читать онлайн «Ясные дали»

Ясные дали

ВЗЯВШИСЬ ЗА РУКИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ранним осенним утром я расстался со своей сестрой Тонькой, худенькой девочкой с белыми косицами, связанными на затылке пестрой тряпочкой.

Вместе с матерью она собиралась проводить меня до пристани. Крепко цепляясь за карман моего пиджака, сестренка прошагала со мной вдоль улицы мимо длинных колхозных дворов и амбаров, но за селом, окинув взглядом унылую равнину с потемневшим жнивьем и одиноко вьющуюся по ней дорогу, вдруг остановилась и стала прощаться. Она вытянула тоненькую шейку, важно поджала пухлые губы и учтиво протянула мне руку пальцами книзу.

— Прощайте, Димитрий Александрыч, — степенно произнесла она и, хихикнув, поклонилась.

— Ты не озоруй тут, смотри, слушайся мамку-то, — сказал я по-взрослому — серьезно и наставительно.

— Не буду, — бойко ответила девочка, лукаво покосившись на мать.  — Только чуточку.

Когда я, решительно тряхнув мешком за спиной, отступил от нее, чтобы уйти, Тонька внезапно присела на пыльную колею и заплакала; слезы капали на колени, оставляя на подоле темные кружочки. Над низко и обиженно склоненной головой заячьими ушами торчали косички.

— Не уезжай от нас, — прошептала она всхлипывая, — не уезжай!. .

— Ладно тебе! Встань, — проворчал я.  — Иди домой.

— Не пойду. Буду сидеть, пока мама не вернется.

Мать встревожилась:

— Да ведь я только вечером вернусь, Тоня. Иди, милая, домой.

Первый раз в своей жизни я покидал родной дом, и до пристани меня провожала мать. Она шла позади меня, и я слышал, как ветер трепал ее широкий синий сарафан. Ветер проносился по полю незримой упругой стеной, ощипывал в садах деревья, гнал по дорогам сухой, желтый, звенящий лист, будто лошадиные гривы взметывал соломенные крыши изб и сараев, и, шагая, мы как бы проталкивались сквозь него.

Мы отошли уже далеко, а Тонька все еще сидела на дороге…

Неподалеку от пристани нам повстречался председатель колхоза Трофим Егорович Ракитин, мой дядя. Он придержал лошадь и слез с дрожек.

— Отпускаешь, Татьяна? — спросил он, как бы осуждая мать.  — Уговорил тебя парень…

— Я его не держала, Трофим, — призналась мать.  — Пусть едет…

— Да-а, — неопределенно протянул Трофим Егорович и повернулся ко мне: — Ну, счастливо, Митяй. Живи там, не трусь… Если что — поворачивай назад, не обидим…

Крепко сжав мои плечи, Трофим Егорович встряхнул меня, потом сел на дрожки и пустил лошадь рысью.

На пристани мать купила мне билет. Мы сели на берегу у наваленных бочек, спрятавшись за ними от ветра. В блеклом небе низко стояло рыжее негреющее солнце. Перед нами, пенясь, плескалась Волга, темная и взъерошенная, точно ветер гладил ее против шерсти. Мать вынула из своего узелка хлеб, яйца, соль и все это разложила у себя на коленях.

— Устал, сыночек? — сочувственно спросила она.  — Закуси-ка вот… — и улыбнулась только одними глазами.

Мне всегда казалось, что улыбалась мать людям как-то особенно, всей своей ласковой, щедрой душой, как бы обнимая человека, и человек невольно улыбался в ответ.